Дочь Ленина
Подписывайтесь на официальный Youtube канал Эдварда Радзинского
Палач.
Взгляд на историю
с гильотины
67
Тускло, призрачно освещается квартира Режиссера М.
В костюме Пьеро и Коломбины недвижно сидят Режис-
сер М. и его жена. В углу комнаты за старинным клавесином
также недвижно, уронив голову на клавиши, сидит Человек
в парике.
ГОЛОС РЕЖИССЕРА М. Я знал, что это Моцарт…
Я столько раз хотел поставить пушкинского Моцарта. И не-
терпеливо дожидался, когда он поднимет голову от клавиш,
начнет играть. Он поднял голову. Но вместо Моцарта…
ЧЕЛОВЕК ЗА КЛАВЕСИНОМ (лихо стягивает с головы
парик и хохочет). Разрешите представиться — палач Сансон!
ГОЛОС РЕЖИССЕРА М. Это снится…
САНСОН. Не имеет значения. Если каждую ночь вы бу-
дете видеть сон — продолжение сна предыдущей ночи, — от-
личите ли вы дневную реальность от сновидения?
КОЛОМБИНА. Телефон перестал звонить… Мы заживо
похоронены.
ГОЛОС РЕЖИССЕРА М. Мы живы. Похоронена Рево-
люция. А как все начиналось! Троцкий — герой-любовник
Революции. В черном фраке в Смольном объявляет о взятии
Зимнего… Восторг, овации! А потом — ночь победителей. Он
и Ильич постелили газеты прямо на полу, легли спать… В ту
ночь в комнатах Смольного спали на стульях остальные вож-
ди Революции, нынешние преступники. Всех извел Усатый…
САНСОН. И про себя не забудь.
68
Эдвард Радзинский
ГОЛОС РЕЖИССЕРА М. В обмотках красноармейца,
в солдатской шинели стою на трибуне. Объявляю низложен-
ным буржуазное Искусство! (Кричит.) «Да здравствует граж-
данская война в театре! Да здравствует Великий Октябрь Ис-
кусств! Даешь мировую Коммуну Искусств!..» И с красным
знаменем в руках я шел с молодыми актерами захватывать
буржуазный театр… Но Блок сказал уже в двадцатом: «Рево-
люция превратилась в грудную жабу». Я ругался, кричал на
него, а он… Он никогда не спорил, просто молча слушал…
(Кричит.) Но это закон: Революция перестает быть зелено-
глазой любовницей, и вот уже она скучная жена. Морщини-
стая Айседора Дункан, танцевавшая Интернационал… тряся
обвисшими грудями.
В окне появляется лицо Маляра.
МАЛЯР. Ни *… я ты не понял — она по-прежнему в цве-
ту, горькая наша Революция. Я отца за нее расстрелял, крест
с колокольни сбросил. Думал — сыта. Ан нет — еще требует!
Дочь помещика… Мы ее усадьбу сожгли — она только смея-
лась. Эсерка знаменитая. «Семя, — говорит, — чтобы прора-
сти, должно истлеть… Россия старая истлеет и расцветет цар-
ством духа». Красавица была… Любить мне себя позволяла.
Я сам попросился ее расстреливать, чтоб ей не так страшно
было… Я ее спросил: «Горестно тебе будет умирать?» А она
ответ ила: «Горестно не умирать. Горестно, что Термидор по-
бедил».— «Кто он такой, этот Термидор?» — спрашиваю.
А она смеется. Ничего не ответила и пошла к стенке. Туфли
сняла… Говорит: «Девушке своей передай… Хорошие туфли,
дорогие…» (Режиссеру М.) Когда поведут расстреливать — не
забудь охраннику сапоги подарить, хорошие у тебя сапоги,
дорогие… Великая война грядет. Мир пролетарским станет.
Язык общим станет. ГОЛОС РЕЖИССЕРА М. Матерным.
МАЛЯР. Пролетарским… Нет, пока кровушка вокруг те-
чет, Революция продолжается! Вот только кто этот Терми-
дор? Кто таков?
САНСОН. Это я, палач Сансон, который приходит поза-
ботиться о вас — обо всех, кто участвовал… Убираться за Ре-
волюцией приходит. (Смеется.)
69
Палач.Взгляд на историю с гильотины
Загорается свет в квартире Режиссера М.
РЕЖИССЕР М. Плохо спал. Не дает покоя пьеса, кото-
рую я придумал.
ЖЕНА. Какая пьеса? Телефон молчит — будто заживо по-
хоронены. И эта странная люлька с маляром, которую вчера
подвесили под нашими окнами.
РЕЖИССЕР М. Пьеса о палаче Сансоне. Он был пала-
чом во времена Французской Революции и написал записки
о своих казнях. Сегодня ночью я его видел.
ЖЕНА. Кого?
РЕЖИССЕР М. И как подходит эта пьеса для эстетики
нового театра! Запиши… «Нынче, когда мир сорвался с пе-
тель, когда милионнопалая рука войн и революций схвати-
ла человечество за горло, на всех театрах старой конструкции
надо повесить замок. Кулисы, декорации — на помойку…
Нужно строить театры со взбесившейся сценой… Сцена
должна нестись на рельсах вдоль рядов зрительного зала. И,
как бы сошедшая с ума от скоростей века, вырываться из
зала прямо на улицу… Такая сцена станет телегой — мчащей-
ся на гильотину телегой палача Сансона».
ЖЕНА. Какой палач? Какая, к шуту, сцена?! Мы гибнем!
Напиши письмо Хозяину, умоляю! Я уверена: он хочет, чтоб
ты ему написал… Он хочет заступиться… Ты единственный
великий режиссер Революции… Все вокруг говорят: он тебя
примет. Но ты упрямо не желаешь…
РЕЖИССЕР М. Приговоренный к смерти после ухода из
камеры Великого Инквизитора… находит ключ от камеры.
Видно, Инквизитор в раже пытки его обронил. Приговорен-
ный открывает дверь камеры, и начинается его путь по под-
земелью на волю. С невероятными приключениями доходит
до выхода… Он уже чувствует воздух воли, напоенный запа-
хом цветов, когда попадает в объятия великого Инквизитора!
И понимает: это была всего лишь последняя пытка — пыт-
ка надеждой. Так и Усатый — он оставляет нам эти послед-
ние часы для испытания надеждой… Кстати, маляр мне тоже
70
Эдвард Радзинский
приснился… Старый театр. Звук сорвавшейся бадьи. Туман
над озером. Чайка… А тут кровавая телега, но… Но если ког-
да-нибудь будут ставить эту пьесу о палаче — никаких сан-
тиментов. Перед началом пусть соберут актеров и скажут:
«Эврипид и Фриних, соревнуясь, написали пьесу, изобра-
жавшую гибель какого-то греческого города. Пьеса Фрини-
ха была так скорбна, что зритель не мог удержаться от сте-
наний и слез. И тогда греки изгнали его из города. Ибо его
искусство было не очищением, а эксплуатацией сострадания
зрителей. Комедия — лучший рассказ о человеческом ужа-
се…» Чехов был очень веселый… Забавно слышать о нем, что
он «такой печальный». Он все время хохотал! С ним невоз-
можно было разговаривать… (Хохочет.) Комедия о Палаче…
Человек особенно смешон перед гибелью. Ты знаешь, я рад,
что написал эту пьесу… Мне будет, что представить в ка-
мере… и, главное, — с кем беседовать… Беседы с палачом.
(Смеется.) Итак,
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ —
КАНУН ГАЛАНТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ.
В центре сцены следует установить королевскую карету:
все персонажи в этом действии выходят из нее. И вокруг ка-
реты идет бал… которым и была тогда жизнь. «Кто не жил
в восемнадцатом веке, тот вообще не жил». Бал… Но ника-
кой массовки. Лишь в зеркалах — игра свечей, горящих в ги-
гантских канделябрах. Отражаются, двоятся кружева, во-
ланы, ленты, мерцают бриллиантовые пуговицы, фалды
расшитых камзолов, обнаженные плечи… Поток драгоцен-
ностей слепит в зеркальной стене… Но во втором действии
бальная зала окажется (смеется) эшафотом… Выходит, они
танцевали, занимались любовью на гильотине. А пока — бал.
Однако одна из стен бальной залы уже увешана мечами. И на
фоне мечей появляется он — палач Шарль Сансон. Он под-
нимает гусиное перо и пишет — прямо по воздуху.
71
Палач.Взгляд на историю с гильотины
САНСОН. Замогильные записки… Меня уже не будет,
но из-под земли я буду говорить в них с вами. У меня в доме
есть секретная комната — сердце нашего дома. Здесь висят
родовые мечи. Должность палачей — наследственная, пе-
редается от отца к сыну. Когда-то мои предки, благород-
ные дворяне, участвовали в крестовых походах. Мой пра-
прадед — Шарль Сансон де Лонгеваль. Меня назвали в его
честь — Шарль был великий воин, но великий мот. Он впал
в большую бедность. И хитрецу пришла в голову идейка. Па-
лачам всегда прекрасно платили, но должность эта — на-
следственная, передавалась от отца к сыну. Шарль узнал, что
старик-палач в Реймсе не имеет сына. Ха-ха! Зато имеет доч-
ку-толстуху — рукой не охватить. Но зачем охватывать одной
рукой, если у вас их две? И сукин сын обхватил — женился.
А после смерти ее папаши стал палачом Сансоном Первым…
Силен был, как бык — о его ударах мечом гремела слава! Его
переманила столица. Мой дед — Сансон Второй — уже палач
города Парижа… Он умер внезапно, когда сыну исполнилось
семь… Но если умирает отец, палачом становится сын, не-
важно, сколько ему лет. И бабушка сказала мальчику: «Те-
перь тебе нужно туда. Таков закон». И отец — маленькая
кукла, наряженная в костюм палача, — стоял на эшафоте.
Ибо без присутствия палача казнь считается незаконной —
попросту убийством… И, хотя во время его малолетства го-
ловы рубил другой, ужас вошел в маленькое сердце. В моло-
дые годы его разбил паралич. Так пришел мой черед встать
на эшафоте… С детства я привык видеть ужас и отвраще-
ние на лицах людей. Но я, Сансон Четвертый, презирал их.
Я стал первым Сансоном, который гордился своим делом…
Я с детства приходил в эту нашу комнатку гладить клинки
мечей… Я говорил себе: «Эти негодяи смеют нас презирать…
За что? Разве мы придумали законы, наказывающие смер-
тью? Их придумали они — проклятое человечество». За пару
последних столетий кого мы только не убивали — к восторгу
тысячных толп! Еврея — потому что он не христианин, хри-
стианина — потому что он протестант, католика — потому
что стал атеистом… Нам приказывали — и мы убивали! Но