Она не двигается.
По-моему, ты оглохла?
О н а (подумав). Я остаюсь здесь, пожалуй.
Г о л о с. Как? Ты что, ведьма?
О н а. У меня условный рефлекс. Если мне что-то приказывают - я поступаю наоборот...
Г о л о с (угрожающе). Старуха!
О н а. Я никогда не умела подчиняться... У собаки есть хозяин, у волка есть Бог! Ха-ха-ха! Я - остаюсь.
Г о л о с. Уходи, старуха, подобру-поздорову!
О н а. Ни за что! Мне тут нравится: деревья, рояль - я так соскучилась по музыке! Я - остаюсь.
Г о л о с. Ох, как я сейчас буду страшен!
О н а. Ох, как мне хочется это увидеть!
Г о л о с (оглушительно). Учти, я - сумасшедший!
О н а. Тоже, напугал! Все мои мужья называли меня "сумасшедшей"... Значит, нас здесь будет двое - сумасшедших!
Г о л о с. Учти, я - по правде... Я - эпилептик. Как все гении. Как Достоевский Федя. Я так задрожу, я такую конвульсию выдам!
О н а. Ну и дрожите! На здоровье! Тоже - событие! Надо спокойней относиться к таким вещам. Например, Август Стриндберг... это великий драматург... весьма бытово относился к этим делам. Он вежливо говорил своим гостям: "Простите, господа, я вас покидаю, у меня в два - конвульсия..." Ха-ха-ха!
Г о л о с. Он был их эпилептик, а я - наш... Если я задрожу - я тебя в клочья разнесу!
О н а. Не знаю, не знаю... Пока вы только угрожаете - а дел никаких!
Г о л о с. Ну что ж... Я покажу сейчас - как я гоню из моей комнаты... Тебя обслужить по первому разряду, старуха?
О н а. Уж пожалуйста, в самом полном объеме, уж вы постарайтесь! Напоминаю: смертью вы меня уже пугали, сумасшествием - тоже.
Г о л о с. Ничего, у меня есть кое-что в запасе. Итак, я начинаю говорить правду...
О н а. Очень интересно. Например?
Г о л о с. Например: что это, старая карга, нарумянилась, платье новое надела - небось на свиданку со смертью собралась? (Хохочет.) Как?
О н а. Ну просто "кайф", как вы говорите!
Г о л о с. А со старичками я еще "кайфовей". Ишь, говорю, старый хрен, мне санитарка все про тебя донесла. Как ты больным притворялся и довести попросил, а сам ее за плечики все норовил ухватить! Я тебя насквозь вижу, сексуальный маньяк! Хо-хо-хо!
О н а. Здорово вы научились оскорблять людей. Но знаете, я работала в театре, и я знавала таких мастеров этого дела - теперь мою шкуру кочергой не оцарапать!
Г о л о с (вдруг свистит. Потом орет через мегафон, оглушительный вопль). Громи старуху! Громи-и-и! Ату ее! Ату! Ату!
О н а. Как?.. И это - все?
Г о л о с (сконфуженно). Нет, есть еще секретное оружие - мат. Я мат очень люблю - он речь сокращает! Скажу сейчас одно слово - на три веселые буквы...
О н а (сухо). Не успеете! (Идет в угол.)
Г о л о с. Ты что?.. Ты куда?..
О н а (нежно). Здесь хлорка в углу стоит... Санитарка-курица ее оставила... (Остановилась.)
Г о л о с (в ужасе). Ты что?
О н а. Именно! Я буду поливать вас - сверху. (Вдруг бешено.) Я выкурю тебя, как таракана! Я уничтожу! Я...
Г о л о с. Не надо! Не смей! Не надо!
О н а (опять нежно). По-моему, вы сдались? (Вдруг вложила два пальца в рот, оглушительно свистит, орет.) Победа! Победа! Победа!
Г о л о с. Ведьма! Ведьма! Ведьма!
О н а (вновь нежно). Я - актриса, поверьте, это хуже! Итак, комната - моя! (Идет к эстраде.)
Г о л о с. Ты что задумала?.. (Стонет.) Ты идешь к роялю?
О н а. Ну, в яблочко!
Г о л о с. Ты собираешься мучать слух пожилого джентльмена под диваном?
О н а. Ну, все точно! (Садится у рояля. Кладет свою книгу на рояль.)
Г о л о с (орет). Не смей!.. Не надо! Умоляю! Если тебе так приспичило играть - точно такой рояль стоит в большой гостиной, я объясню дорогу!
О н а. Никаких больших гостиных! Я провела слишком много лет на людях! И меня здесь особенно прельщает, что единственная физиономия в комнате находится под диваном!.. Ха-ха-ха!
Г о л о с. Не дам! (Почти плача.) Ну почему? Ну за что?.. Как я хорошо жил!..
О н а. "Мы были на бале... на бале..." Сегодня у меня особый день. (Тщетно пытается открыть крышку рояля.) И я должна себе сделать подарок... (Крышка не открывается; гомерический хохот через мегафон.)
Г о л о с. Ну и как - сыграла, старуха?.. Он заперт! С тех пор как я захватил гостиную... Хо-хо-хо!
О н а (бормочет). Боже мой, значит, это и есть тот самый "драгоценный рояль" - "который заперт и ключ от которого потерян"?.. Как я любила эту фразу из "Трех сестер".
Г о л о с. Что ты там бормочешь?
О н а (не отвечая, бормочет, поглаживая закрытую крышку). Первая роль... Жизнь была как беспредельное поле... освещенное солнцем. И вот теперь оглядываюсь назад - и понимаю: жизнь - это очень узкая полоска... и в тени... Может быть, это оттого, что к старости столько забываешь?.. Сон... Сон! (Она замолкает и недвижимо сидит у рояля.)
Г о л о с. Ты что там колдуешь?
О н а. Я слушаю, не мешайте!
Г о л о с. Тоже - "ку-ку"? Что ты слушаешь?!
О н а (вдруг яростно). Музыку, сукин сын! (Бешено.) У меня в доме живет такой же негодяй, он бьет в стену, когда я играю... И я научилась слушать музыку про себя! (Молчание, она слушает.)
Г о л о с (ворчит). Ах, не смейте ей мешать слушать музыку про себя... Ах, у нее сегодня особый день... Хо-хо. Что же это за такой день, старуха? Наверное, день твоего рождения? Я угадал? (Молчание - она все сидит, положив руку на крышку рояля, и слушает.) И они сдали тебя сюда - в такой день?.. Вместо того чтобы усадить тебя в центре стола и сюсюкающими голосами восклицать: "Ах, посмотрите на нашу бабулю!.. Сколько ей лет? Шестнадцать! За самую молодую среди нас..." Здесь поднимаешься ты, хрустя суставами...
О н а. Убью! (С неожиданной силой швыряет книгу под диван.)
Г о л о с (вопит). Ай!
О н а (яростно). Попала! И молчать!!!
Голос замолкает. Она все сидит у рояля, слушает музыку, очевидно с чем-то для нее связанную. Наконец она поднимает голову и встает со стула.
Г о л о с. Концерт окончен? Бис! Браво! Брависсимо! Что мы слушали?
О н а (примирительно). "Ноктюрн" Шопена... Верните, пожалуйста, книгу!
Г о л о с. Кстати, а что это за книга? (В мегафон слышен шелест страниц, затем потрясенный шепот.) Боже мой!.. Боже мой!.. (Необычайно взволнованно.) И ты преспокойно слушала какую-то музыку, швырнув в меня эту книгу?! Ты хоть знаешь, что ты швырнула?
О н а. Отдайте книгу!
Г о л о с (стонет). Это - "Игрок" Феди Достоевского! Самая мистичная Федина книга!.. И ты ее - как камень... в меня?! В Федю! Креста на тебе нет, старуха!
О н а. Стало быть, вы - Федя?
Г о л о с. Это он... который ее написал... И это я, в которого ты швырнула...
О н а. Да, это был не лучший мой жест. Пусть простят меня оба Феди... Верните книгу!.. Ее положили мне мои дети... Я люблю этот роман.
Г о л о с (вопит). Что? Что ты сказала?! Ты любишь? Правда, старуха?.. Это все меняет! (Кричит.) Все может быть спасено!
О н а. Послушайте, вы вернете книгу? (Идет к дивану.)
Г о л о с (вопит). Санитарная зона! Не сметь!.. Сейчас верну... (Нежно.) Только подержу ее в руках чуток!.. Ах, как я люблю это издание... (Бормочет.) Это сразу же после моей смерти... Гляди, здесь надпись дарственная! Ишь ты - подарил... Станиславский?! Ну, ты даешь! А может, ты какая знаменитость? Нет, если бы ты была знаменитость, тебя не сдали бы в этот забытый Богом дом!
Она решительно направляется к дивану.
Сам! Сам!
Из-под дивана навстречу Актрисе летит по полу книга. Она не без труда наклоняется, долго поднимает.
А в общем, будь ты хоть раззнаменитой - все равно тебя не знаю... Я по вашим театрам не хожу, я в пивбар хожу. (Вдруг шепотом.) Но какой, однако, пасьянс получился? Ты - Актриса, ты любишь Федю, ты принесла с собой роман "Игрок", тот самый мистический роман, о котором я мучительно философствовал все это время! Боже, я сейчас сообразил, почему не разодрал тебя в клочья, почему позволил надругаться над моей комнатой. (Шепчет.) Я тебя предчувствовал, старуха!.. Я все важное всегда предчувствую... Однажды я... то есть он, Достоевский Федя... так написал об этом: "Я в каком-то ожидании чего-то... Я как будто болен теперь. И кажется, со мною должно случиться что-то очень решительное - может быть, тихое, может быть, грозное. Во всяком случае - неизбежное".
О н а. Как? Вы это... наизусть?
Г о л о с (странно). Я всего Федю... могу наизусть... (Помолчав.) Как хорошо, что твои дети засунули тебя в этот дом!
О н а (бешено). Да что ж вы повторяете как попугай! Просто тупица какой-то!.. Меня никто никуда не засовывал, ясно?
Наступает молчание.
Ну что вы там притихли?.. Я не хотела на вас кричать!.. Я могу вам все объяснить, перед тем как уйду... в эту... ну, в эту...
Г о л о с (насмешливо). Ну, в какую?
О н а (беспомощно). Ну?..
Г о л о с (великодушно). В двадцать первую!
О н а. Вот именно - в двадцать первую комнату! Мои дети уехали отдыхать на юг. Они пятый год без отпуска. И я сама настояла! Они отбыли всего на неделю! А так как директор этого дома - наш знакомый, я решила обождать детей здесь. Вот и все! Всего неделю!
Г о л о с. А почему бы тебе, старуха, не обождать их всего неделю в вашей уютной квартирке?
О н а (неловко). Я забываю выключать электрическую плиту на кухне... Все помню, но эта ужасная плита... Что делать - я всегда забывала то, что меня не очень интересует. Ха-ха-ха... И еще... Я постоянно падаю на улицах.
Г о л о с. Здорово! Надеюсь, в лужи падаешь?
О н а. Ни за что! Я плюхаюсь только на сушу... Вдруг головка томно кружится - и... Я так часто падаю, что называю себя "падшая женщина". Ха-ха-ха... Ну не могут же они отдыхать и все время беспокоиться? Ну, ладно... Я устала... Я пошла?
Г о л о с. Ни за что, старуха! (Торжественно.) Сейчас я сообщу тебе мистическое!.. Но сначала... Мы должны узнать друг о друге поподробнее... Кстати, у нас с тобой много общего. Я тоже часто плюхаюсь на улицах... когда мне морду бьют! Хо-хо-хо! Как раз на днях отлупили!
О н а. Какие ужасы вы рассказываете, Федя!
Г о л о с. Нормалек! Потому я - тут! Я всегда, как изобьют меня до полусмерти, сюда ползу! Как в берлоге - отлеживаюсь! Да, кстати: ты здесь всего на неделю? Отдай мне свою дополнительную подушку... А то есть закон Архимеда: чем больше избита морда, тем выше она лежать должна! Хо-хо-хо!
О н а. Ха-ха-ха! Я принесу вам мою вторую подушку, драчун! И это в нашем-то возрасте - драться! Ах, как мне это в вас нравится! Я считаю: главное нам - не сдаваться! Любой ценой!
Г о л о с. Никогда!
О н а. Ни за что!
Г о л о с. Мне приходится драться все время... Я - гений, мне за картины тыщи платят! И вот они - чтобы бороться с культом моей личности - и бьют меня.
О н а. Кто - "они"?
Г о л о с. Реалисты!.. Нет, реалисты били раньше, когда я был абстракционистом. А теперь я стал реалистом - и теперь меня бьют... Кто?
О н а. Абстракционисты? Ха-ха!
Г о л о с. Хо-хо-хо! В этот раз дело было, точнее, било так. Иду я мимо "Гастронома"... А оттуда - шасть реалисты... то есть, пардон, абстракционисты... А у меня как раз в кармане - тыща сотнями, я ее за портрет отхватил... Спрашивают: "Есть деньги?" Я: "Нету". Они идут рядом. Я понимаю: сейчас обыщут - найдут деньги, изобьют... И вот, пока мы шли, я так незаметно, незаметно все деньги по сотне и выбросил. Хо-хо-хо! Повезло! И вот тогда-то я им глаза открыл на их живопись! Тут взяли они меня за грудки...
О н а. Нет, определенно мне все это очень нравится! Но ведь они вас когда-нибудь убьют!
Г о л о с. Ну что ты, старуха! Если бы хотели - давно убили. А они только бьют, чтобы я падалью себя чувствовал, чтобы падучая моя повторялась... Помнишь, как Федя описал: "Падучая приходит мгновенно. В это время вдруг искажается лицо, особенно взгляд. Конвульсии и судороги овладевают всем телом, всеми чертами... Страшный, невообразимый, ни на что не похожий вопль вырывается из груди - и в этом вопле исчезает все человеческое..."
О н а. Как? Вы опять... наизусть?
Г о л о с (не отвечая). Но сейчас... Сейчас ее быть не может - потому что у меня к тебе мистическое дело... Все душевные силы мои устремлены на это дело. Итак, старуха, смогла бы ты сыграть?
О н а. То есть как? Что... сыграть?
Г о л о с (торжественно). Смогла бы ты сыграть роль?
О н а. Ха-ха-ха... Ну что вы, я давно ушла со сцены... С ролями покончено, друг мой.
Г о л о с. Соврала! Как можно покончить с тем, для чего родился? Разве я могу перестать рисовать?.. Я как увижу красивое - непременно нарисую, чтобы восторг свой небу явить. А некрасивое - ни за что! Я - Федя, певец красоты... Вот санитарка меня просит: "Нарисуй!" - "Не могу, - отвечаю, - я красавиц только рисую, а ты молодая, сисястая, но не красавица". А вот ты, старуха, - красавица!
О н а. Это вы из-под дивана рассмотрели?
Г о л о с. Да-да, по ногам! Я все по ногам определяю: и характер, и лицо... и даже прическу...
О н а. Вы просто палеонтолог какой-то!
Г о л о с. Среди людей красивые - редки. Вот среди животных - навалом красавцев! На днях я рисовал пуделя: нос бликует, язык алеет, шерсть - антрацит! И весь он - просто сложный красавец! Только чтобы рисовать, мне изучить надо. Я тебя за месяц изучу!
О н а. А, у вас тоже плохо с памятью... Я говорила: я здесь всего на неделю!
Г о л о с. И через месяца полтора - твой портрет готов...
О н а. Да что ж вы - оглохли? Я через неделю - тю-тю!
Г о л о с. Странно, я всегда чувствую, что будет. Я гений, старуха! Ничего, что я зову тебя старухой?
О н а. Мне необходимо как можно чаще это слышать... А то я опасно забываю свой возраст. "Старайся рано постареть, если хочешь долго прожить". Я очень хочу! В молодости я часто не хотела жить! Как я была безнадежно стара в девятнадцать лет! Всю жизнь я куда-то спешила, спешила! Я не представляла свою комнату без раскрытого чемодана. И вот чемодан закрыт, жизнь прошла, а у меня ощущение радостного покоя... Жажда жить, будто я только-только начинаю! Очень много надо прожить, чтобы стать молодой... Ха-ха-ха!
Г о л о с. Я так ясно увидел сейчас - как ты играла красавиц!
О н а. Я играла влюбленных девушек с задыхающимися голосами. Они торопили жизнь, они были полны энтузиазма, как время!.. Сколько девушек по улице ходили с моей челкой, в моей беретке, в моих спортивных тапочках... И когда я не смогла все это носить, чтобы не быть смешной, я ушла... Старый соловей - в этом уже противоречие! Ха-ха-ха!
Г о л о с. Жаль, что ты в кино не снималась! Я все кино смотрю, и новые, и старые, а тебя не видел.
О н а. Я презираю кино... Может быть, потому, что была при его рождении... Для меня кино - это промышленное выращивание жемчуга! Ха-ха-ха!
Г о л о с. И тебя никогда не хотели снимать?
О н а (гордо). Всегда хотели. Я отказалась от тыщи ролей. Но они не унимаются до сих пор! Им не терпится предъявить миру мое изношенное лицо... Но я умею дать отпор... В последний раз один особенно назойливый негодяй спросил по телефону, не хочу ли я играть в его картине "Чайковский". Я ответила: "Я Чайковского играю только на рояле". Ха-ха-ха!
Г о л о с. И ты никогда не пыталась вернуться на сцену? За все эти годы?
О н а. Та... "вечно юная" умерла вместе со своим знаменитым голосом и псевдонимом. И со своим временем. Осталась я, со своей настоящей и, слава Богу, никому не известной фамилией... Я надеялась, что они забыли меня за четверть века... Но сейчас в моде "ретро"... И предприимчивые прохиндеи, как мухи, кружатся надо мной... В эту игру они включили даже моих наивных детей... Недавно я болела - и дети подослали мне старого врача... Старый врач должен был породить во мне ностальгию по сцене. Он сделал вид, будто не знает, кто я. "Ах, как меня тревожит ваш голос и смех, - сказал он, приникая стетоскопом к моей увядшей груди. - Ах, как вы напоминаете мне мою любимую актрису... И куда она только делась?" И вот тут я схватила его зубами за ухо...
Г о л о с. Хо-хо-хо!
О н а. Когда я отпустила - как он бежал! Ха-ха!.. Послушайте, какого черта я болтаю с вами на эти банальные темы, а? Наверное, потому, что вас не вижу! Ха-ха! Как это все скучно! Какое счастье, что с той жизнью - покончено! Сегодня ночью я прощусь с последней привычкой из той жизни - всегда засыпать только в своей постели... Поверьте, соблюдать ее было нелегко... Но скольких искушений я избежала! Как говорил мой учитель: "Если хочешь разбить благонамеренное буржуазное искусство - веди жизнь благонамеренного буржуа". Ха-ха-ха! Черт возьми, сегодня я - как юная девушка, которая в первый раз готовится не ночевать дома. Ха-ха-ха! В честь этого события я и сделала себе подарок - "Ноктюрн" Шопена... А все-таки, почему я с вами столько болтаю? Может, голос из-под дивана напоминает Страшный суд?
Г о л о с. Ах, лживая старуха! Неужели ты думаешь обмануть гения под диваном? Ты говорила: я рада, что ушла из театра... Что все прошло... А в это время твои ноги... твои старые ноги выделывали молодые, бесстыдные вензеля - и тянули, тянули тебя сами - к эстраде! (Вопит.) Лгите, люди! Но ваши ноги вас выдадут! Ноги - искренни!
О н а. Немедленно! Замолчите!
Г о л о с. Ну! Правду! Осмелись рассказать правду!
О н а. А почему это я должна?..
Г о л о с (перебивая). А потому что - "Страшный суд"!
О н а. Ну, совсем "ку-ку"! Вас выметут завтра из-под дивана вместе с мусором! А может, вас вообще нет?
Г о л о с. Правду! Правду! Правду! (Свистит.)
О н а. Перестаньте вопить!.. (Подумав.) А, черт с вами! Провалитесь вы!.. Самые счастливые минуты за все эти годы - это... это когда раздавались звонки моих прежних, престарелых друзей - и они с трепетом просили подготовить их бездарных потомков показаться в театр! Сдерживая безумную радость - нехотя, капризничая, - я соглашалась! И наступало забытое счастье репетиций. Но все это было лишь увертюрой к счастливейшему дню - дню показа. В тот день я поднималась рано. Моя старая гримерша - безропотное создание, боготворящее меня всю жизнь, - покрывала мое лицо толстым слоем штукатурки. И я отправлялась в театр... Зачем? Чтобы "подыграть" во время показа очередному бездарному ученику... А на самом деле? Чтобы только выйти, выйти вновь на сцену! Ах, кого я только не "подыгрывала" в последние годы... Клеопатра... Офелия... Джульетта!. Я представляю, как они сидели в зале, зажав рты, чтобы не расхохотаться... Но я возвращалась домой - и ждала! Ждала звонка! Они должны были понять, что я еще живая, что я - гожусь!.. Но они не звонили!
Г о л о с. А если бы позвонили?
О н а. Я отказалась бы! Я все равно отказалась бы! Но они должны были позвонить. Бедная гримерша - как я изводила ее в эти дни!
Г о л о с. Значит, я прав! Ты хочешь играть... (Торжественно.) А сейчас я предложу тебе сыграть!
О н а. Никогда не думала вернуться на сцену в Доме для престарелых. Ха-ха-ха! (Как бы шутя, но с нетерпением.) И кого же сыграть?
Г о л о с. Ее! Ее - которая в старости вспоминает всю свою жизнь.
О н а (совсем нетерпеливо). Кого - ее? Совсем "ку-ку"?
Г о л о с. Две женщины определили Федину жизнь... И обе дожили до глубокой старости. Одна - его юная жена, несравненная Анна Григорьевна! Лучшая из жен в российской литературе. "Этой отваги и верности перевелось ремесло - больше российской словесности так никогда не везло..." И другая - безумная страсть его через всю жизнь, сладчайшая мучительница Аполлинария Суслова... Ты найдешь ее во всех... моих... то есть Фединых романах: это она - Настасья Филипповна... она - Грушенька... И наконец, она... тут даже имя оставлено - Полина из "Игрока"... Книга, которую ты швырнула мне в голову! Ах, старуха... Как мне нужно, чтобы ты представила минувшее... И тогда... (кричит) меня перестанет мучить по ночам неясность воспоминаний... и вызывать припадки!
О н а. Как я поняла, вы хотите, чтобы я сыграла пьесу "Женщины Достоевского"?.. (Со смешком.) Но я никогда не слышала, что такая пьеса есть.
Г о л о с (шепчет). Но будет... Я ведь гений...
О н а. Значит, вы ее напишете? Под диваном?
Г о л о с. А почему под диваном писать нельзя, а на диване - можно?.. Ах, старуха, в этой пьесе мне писать ничего не придется. (Шепчет.) Дневники есть... подлинные! Полиньки Сусловой и Анины - воспоминания... Их ты и сыграешь!
О н а. А где мы возьмем здесь все эти дневники?
Г о л о с. Со мной они, старуха! Всегда со мной... Под диваном лежат. Это - вечная моя... то есть Федина, привычка! Федя Достоевский всегда возил с собой свои любимые книги - Евангелие и "Дон Кихота". И я вот тоже! Воспоминания эти с собой всегда вожу; я из-за этих книг даже от любимого кота отказался... Я все в них наизусть знаю... Я многое помню (шепчет) до сих пор! Ну, согласна, что ли?
О н а (не знает, как вести себя в этой странной, волнующей ее ситуации, и решает все обратить в шутку; кокетливо). Ни за что! Я не люблю играть пьесы с двумя главными женскими ролями!.. Ха-ха-ха!.. Знаете, когда я только поступила в театр, прежняя премьерша, на все роли которой я была назначена, встала в кулисе... И когда я проходила на сцену, она молча и больно щипала меня... У меня зад был просто голубой от синяков. И хотя мой тогдашний муж умирал от ревности - я ее не выдала! Потому что я - такая же! Я - собственница! Я даже гримерше своей запрещала гримировать других актрис! Ха-ха-ха!
Г о л о с (серьезно). В твоей пьесе будет только одна жен-ская роль... Ты должна сыграть ту, на кого так похожа... (Кричит.) Красавицу! Аполлинарию Суслову!.. Ее дневники ты мне представишь!
О н а. Ха-ха-ха!
Г о л о с. Не надо смеяться... Не надо со мной как с сума-сшедшим... (Громким шепотом.) Ты ведь уже поняла, кто здесь, под диваном. (Замолчал. Потом почти жалобно.) Узнала? (Помолчав.) Это я - Федя...
О н а (почти шепотом). Какой... Федя?
Г о л о с (совсем тихо). Достоевский... Федя.
О н а (стараясь смеяться). Ха-ха... (Замолчала. Потом, тихонечко кружась.) "Мы были на бале... на бале... на бале..."
Г о л о с. "...И с бала нас прогнали! Прогнали по шеям!"
Внезапно Старая Актриса замирает и опускается на пол.
Прошло несколько дней.
Та же гостиная. Б о р о д а т ы й Ч е л о в е к средних лет сидит на диване и глядит перед собой тяжелым, напряженным взглядом. Появляется С т а р а я А к т р и с а с книгами в руках. Она в изумлении глядит на странного субъекта, но тот будто не замечает ее. И вдруг он начинает говорить - безостановочно и куда-то в пространство.
О н. Вы пришли навестить старого джентльмена под диваном? (Кричит.) Эй, старый клоун! Драчун! Эпилептик!.. Молчит!.. Ты будешь отвечать?.. Опять молчит! Может, окочурился? Говорят, неделю назад сюда пришла какая-то древняя раскрасавица с прелестным овалом лица...
О н а. Я бы сказала - обвалом лица... Ха-ха-ха!
О н (будто не слыша). Ну, старый ловелас клюнул на ее антикварные прелести. А она возьми да грохнись в обморок. И на неделю исчезла... А он не выдержал разлуки - и, видать, предпринял путешествие по Пржевальскому... Хо-хо-хо!
О н а. Ха-ха-ха! (Изумленно.) Это... вы?!
О н. А это - вы... Самая пора прочесть стихи: "Я встретил вас, и все былое в отжившем сердце ожило..."
О н а. Почему вы покинули ваше оригинальное гнездышко? (Передавая книги.) Спасибо за книги!
О н. Мегафон изъяли. А без мегафона трудно общаться с внешним миром... Человечество еще только приспосабливается к жизни под диваном... Пришлось вот лезть наверх - в толпу!
О н а. Но вы - совсем молодой!.. Как вы очутились в этом доме?
О н. Пардон, старуха: этот дом - для (с ударением) инвалидов и престарелых. Я - эпилептик, то есть? Полноправный инвалид, член дома!.. А здорово ты грохнулась!.. Гляжу, кружится, как молодая коза, и - бац!
О н а. Ну еще бы - узнать, что ты беседуешь с Достоев-ским! Если бы вам сообщили, что я - Вильям Шекспир или Сара Бернар?
О н. Я все равно не знаю, кто такая твоя Сара! (Хохочет.) Я про пивко все знаю!
О н а. Но я-то знаю, кто такой Достоевский! И вот кружусь себе от восторга - и р-раз!! Я уже в этой... Ну?.. Черт!
О н (милостиво). В двадцать первой.
О н а. Ну и что? Да, эти ужасные цифры - не моя стихия!
О н. А я обрадовался, когда ты шлепнулась: будет знать, ведьма, как терроризировать джентльменов под диванами! Ну а потом сменил гнев на милость и велел "мыслящей курице": "Коли ведьма не окочурилась" - отдай ей "Дневник" мучительницы моей, раскрасавицы Аполлинарии Сусловой... чтобы старуха готовилась ее представить... и "Воспоминания" жены моей Анны Григорьевны... чтобы старуха все знала о той, кого я предпочел... чтобы поняла мой выбор.
О н а. Спасибо. Ваши книги буквально поставили меня на ноги! Правда, меня несколько удивили дарственные надписи на этих книгах...
О н. А чего? Там написано: "Феде Достоевскому от его заочного дружка Льва Толстого". И еще: "Феде Достоевскому от Володи Высоцкого"... Понимаешь, старуха, мне стало так обидно, что твою книгу надписал Станиславский. И я все свои книги тоже надписал - любимыми именами... Рад, что книги пришлись тебе по сердцу и что ты горишь желанием представить мою Полину... О мучительный следок ее ноги! О Хлыстовская Богородица, о святая всех расстриг - Полина Суслова! Кстати, ты обратила внимание, ведьма, на подчеркнутые мною места?
О н а. Ненавижу, когда портят книги!.. Но хочу отдать вам должное: вы все очень точно отметили... Получился готовый литературный монтаж - "Женщины Достоевского".
О н. Никак не хочешь сказать: "Твои женщины, Федя"... Тебя просто корежит, когда я произношу: "Мои", "Я"... Если бы ты знала, ведьма, каких духовных сил мне стоило понять, что я - это он. Кстати, ничего, что я зову тебя ведьмой?
О н а. Меня так никто не называл... А я обожаю все впервые!
О н (шепотом). Все случилось со мной, когда я письмоносцем работал. Зашел я, как всегда, в пивбар после разноски... там мужик - рыжий-рыжий! Ну типичный маг! Надрались мы с ним по-черному. И вот тут он говорит: "Знаешь ли ты, Федя, что после смерти дух наш переселяется в других людей, или в животных, или в растительность?" И вот с того дня он поселился во мне: начал я все время думать - кем же я был до себя... Вот ты, к примеру, кем была, старуха?
О н а. Я?.. Камышовым медведем... или пингвином... Ну, чем-то очень нелепым.
О н. Нет! Ты - раскрасавица. Ты была наверняка райской птичкой или, на худой конец, павлином... Прости, у меня привычка отвлекаться, как у всех психов... Короче, хожу по улицам и думаю, думаю: кем же ты был, Федя? Не сплю, не ем... так бы и помер... Но тут рыжий маг подсунул мне Федино сочинение - "Идиот". Читаю - матушки родимые! Идиот в кавычках - да в этом же весь мой пафос! Хватаю Федину биографию! Он - Федя, я - тоже! У него - припадки, у меня - тоже! Я про-клинаю свои грехи, но держусь за них, он - тоже! Я всегда требовал принять меня таким, как есть, - "черненьким", он - тоже! И так далее! Бегу к рыжему магу... "Претензия у тебя слишком серьезная, - говорит маг, - надо тебе устроить самопроверку. Если ты - это он, ты должен быть гениален в каком-нибудь роде искусства". Я тут же хватаю карандаш - и пошел чесать!
О н а. Что... пошли?
О н. Рисовать в смысле. И эту первую же картину маг продал за тыщу рублев интуристу. А я все не устаю проверять. Берусь за стихи - и...
О н а. Гениально?
О н. Ну точно! Читаю их рыжему магу - и он говорит: "Как дважды два четыре, ты - это он!" Ну, тяпнули мы с ним на радостях... Только не осуждай меня, старуха.
О н а. Ну что вы... Я бы сама назюзюкалась, узнай, что я - Достоевский!
О н. Смеешься... Трудно тебе поверить, старуха. Это потому, что ты все умом... Ум - смерть веры... Ты сердцем поверить старайся... Ты представляешь, как я обрадовался... что ты во-очию представишь мне мою Полину?.. Неужели все оживет, старуха? Неужели я перенесусь в прошлое?..
О н а. Ха-ха-ха! Как все это очаровательно, нелепо... В этом что-то такое дикое... такое... Ну, что только со мной может случиться!.. Кстати, почему вы решили, друг мой Федя, что я должна... представить... Суслову?
О н. Глупость спросила! Во-первых, вы с ней обе - раскрасавицы...
О н а. Как? Я для вас красавица не только когда вы под диваном, но и на диване? Ха-ха-ха!.. А моя несколько... излишняя седина...
О н. Это Божья серебряная сетка на золотых волосах...
О н а. А обвал лица, морщины...
О н. Я вижу только голубые глаза... сквозь зимнее окно в прожилках изморози... Итак, ты - истинная Полина: ты дожила до глубокой старости... И вот ты вспоминаешь... Возьми Полинину книгу...
О н а (не отвечая, подходит к роялю). Боже мой, кто-то открыл крышку? (Радостно хлопает в ладоши.)
О н. Это мой подарок тебе - по случаю воскрешения Полины Сусловой...
О н а (садится у рояля и всю дальнейшую сцену она ведет, перебирая клавиши). "Мы были на бале... на бале... на бале..." Федя, я отношусь с уважением к вашей странной идее... Вы это поймете по тому, как я буду с вами откровенна... (Играет.) Какая я, к черту, Аполлинария Суслова? Она и в старости была победоносная обольстительница! В нее влюблялись - до смерти! Каламбур...
О н. Да что ж ты несешь, старуха?
О н а. Нет-нет, чтобы ее сыграть - надо иметь самочувствие Сары Бернар в расцвете славы! Для меня все это в далеком прошлом!..
О н (яростно). Ты что же - отказываешься?!
О н а (застенчиво). Не совсем так... (Перебирает клавиши.) Во всем этом что-то есть!.. Я бы даже попробовала... но не Полину... (Замолкает.)
О н. Ты сошла с ума...
О н а (совсем застенчиво). Анну Григорьевну Достоевскую!
О н. Свихнулась, карга? Моя Аня была скромницей. Во всем - в лице, в повадках... А ты... ты...
О н а. Что - я? (Холодно.) Что вы знаете обо мне, наглец?
О н. Ты не вылезала из роскошных туалетов! А у Анны До-стоевской не было денег на лишнее платье!.. Я будто вижу тебя... в твоей молодости...
О н а. Как интересно! Что там видит этот мерзавец?
О н. Ты - в роскошной каракулевой шубе. Было?
О н а. Это называлось манто! (Бьет по клавишам.)
О н (будто в экстазе). Твои руки - в роскошной муфте!.. Носила?
О н а. Браво! (Играет.)
О н. На ногах - моднейшие туфли с драгоценной пряжкой!.. И кокетливые ботики...
О н а. Все точно! Да здравствуют ботики!.. Завязка всех романов: когда он, встав на колени, помогал ей снять с ножки эти трогательные ботики... Ее ножка - в его руках... Да! Да! Я все это действительно носила... (Кричит.) Но на сцене! Самодовольный наглец! Прохвост! Спорщик. (Бьет по клавишам.) Как это ни странно, ты описал мой знаменитый туалет из французской пьесы... Ох, как я сводила в нем с ума! (Напевает шансонетку.) А в жизни... как я была скромна!.. Так скромна... Так скромна... как... Анна Григорьевна, сукин сын! (Бешеный ритм рояля.) Ха-ха-ха!
О н. Старуха! Опомнись! Ты все - из чувства противоречия!
О н а. И я всегда плевала на одежду! В двадцатые годы я содрала с окна плюшевую занавесь, прорезала дыры для рук и головы - и носила как зимнее пальто!! Ха-ха-ха! (Бешеная музыка.)
О н. Старуха!
О н а. В тридцатые годы на мне была блузка, беретка, юбка и спортивные тапочки! И в этом туалете всюду - и во дворец и на паперть! Мы были первые хиппи! Мы показывали пальцем на тех, кто наряжался! Мы их осмеивали! Революция отменила туалеты! Мы жили идеями, а не вещами. Мы были такие идейные, как... как... Как Анна Григорьевна, негодяй! (Бурная мелодия.) Нет, еще идейнее! Потому что это было суперидейное время! Ах, какой тогда был ветер! Ветер революции! Всюду выставки, диспуты! Всё - на улице! И всё бесплатно! Всё - для всех! Музеи, трамваи! Мы ездили на трамвае... Это было развлечение! Мы пели прямо из окон. (Поет песенки двадцатых годов.) И впоследствии мой муж номер два...
О н (стонет). Но у моей Ани был только один муж! На всю жизнь. А сколько их было у тебя, старуха? Сколько было номеров твоих мужей?
О н а. Это не важно... Потому что... Потому что я всегда любила только его... Только одного... как... как Анна Григорьевна, прохвост! (Бешеная мелодия.) Разговор окончен. Я готова сыграть Анну Григорьевну.
О н. Ну подожди, старуха, ну выслушай!..
О н а. Бесполезно... Анну Григорьевну!
О н (обольщая). Как я любил Полину. Я уже погибал, когда видел "мучительный следок" ее ноги. Послушай, что говорит герой в "Игроке" о Полине... Это я говорил когда-то Аполлинарии: "...Не сердитесь, я просто сумасшедший. Мне стоит только вспомнить, вообразить шум вашего платья, и я руки себе искусать готов... Знаете ли вы, что когда-нибудь я вас убью. Не потому убью, что разлюблю иль приревную... А так просто убью... Знаете невероятную вещь: я вас с каждым днем люблю все больше - а ведь это невозможно!.. Скажите слово - и я соскочу в бездну... Человек - деспот от природы и любит быть мучителем. Вы ужасно любите!.." Полина была великая мучительница!.. Это и в тебе есть, есть! Я чувствую!.. Полина коршуном висела над Аниной жизнью... И до конца дней своих моя Аня умирала от ревности... Аня!.. Аня даже в дневнике не смела назвать ее по имени. Она называла ее (смешок) "особа"! (Передает ей лист.) Ты только прочти, что написала Аня в тайном дневнике своем... И это в дни нашего свадебного путешествия! Читай!
О н а. Я с листа не умею... Я начинаю волноваться.
О н. Брось, старуха, здесь никого нет!
О н а. Здесь есть Я - и этого достаточно!
О н. Брось!.. Ты не можешь этого прочесть, потому что ты, красавица, никого не ревновала... Ревновали тебя.
О н а. Мерзавец! (Лихорадочно начинает читать.) "Среда. Одиннадцатое сентября тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. Мне сейчас представилось, что эта особа приехала сюда в Женеву, что Федя видел ее тайно, ничего мне не говоря... О! Они думали, что я ничего не знаю, смеялись бы надо мною!.. Нет. Никогда этого не будет! Я слишком горда! Потому-то я дала слово всегда наблюдать за ним и не доверяться слишком его словам! Положим, что это дурно, - но что делать. Я не могу быть спокойной, если так люблю Федю, что ревную его! Да простит меня Бог за то, что хочу шпионить моего мужа... Мне представилось, что он вместо того, чтобы ходить в кофейню читать газеты, - ходит к ней! Меня все это до такой степени поразило, что я начала плакать, да так сильно!.. Я сжимала себе шею, кусала руки и просто боялась, что сойду с ума! Я плакала Бог знает как и страдала невыносимо. Одна мысль об этой подлой особе, которая меня, вероятно, так не любит, что способна нарочно ему отдаться, чтобы насолить мне, зная, что это будет для меня горько. Неужели все мое счастье рушится? Господи! Я, кажется, умру, если... так будет!.."
О н. Браво! Я вижу... Ты умела ревновать к пустому... И ты тоже шпионила своих мужей, как... как...
О н а. Как Анна Григорьевна, мерзавец!
О н. Да, но при этом ты любила себя, а она - меня.
О н а (ледяным голосом). Послушайте, я никогда не просила ролей... Я только намекала...
О н. Ах, как страшно! И все, конечно, немедленно...
О н а. Почему же? Бывали непонятливые. Например, я помню директора театра, который затеял гнусную интригу. Он решил передать понравившуюся мне роль своей потаскухе. Дело было на гастролях. Я направила свою гримершу в ближайший пруд - принести мне жабу. С жабой я поднялась к нему в номер, положила ее под одеяло. И чтобы божья тварь не страдала без привычной водной среды, я опрокинула под одеяло графин с водой!.. Ха-ха-ха!
О н. Полина! Типичная Полина!
О н а (холодно). Анна Григорьевна, дегенерат!
О н (вдруг ударил себя по лбу, захохотал). Ах старуха! Мы вправду двое сумасшедших! Мы чего-то спорим, ругаемся, а ты ведь не сможешь играть - ни Полину, ни Аню! Да!.. Ну, что уставилась, ведьма? По-моему, ты забыла: прошла неделя - и, следовательно, сегодня тебя должны забрать домой твои отпрыски! Хо-хо-хо!
О н а (сначала растерялась, потом кокетливо). Ах да! Ну конечно!.. Вот - типичная моя память! Все самое нужное забываю! Ха-ха! (Указывая на телефон.) Работает?
О н. Прекрасно работает. Лучше не бывает!
Она торопливо набирает.
Итак, мы прощаемся, Полина?
О н а (набирая). Анна Григорьевна, дебил! (Нежно.) Как я люблю сцены прощания... Говорят, они мне удавались. (В трубку.) Алло, это я... Все прекрасно... Прости, что не звонила, - ты знаешь, я плохо ощущаю время... Так всегда: только приехала - и, оказывается, уже прошла неделя! (Выслушивает. Удовлетворенно.) Они волнуются?.. То-то! (Выслушивает.) Зачем они купили билеты? Им не нужно прилетать завтра! Немедленно сообщи - пусть они сдадут эти билеты: я вчера слушала радио - там замечательная погода! Скажи, что я приказала!.. Чтоб раньше чем через десять дней их духу здесь не было!.. Ха-ха-ха!.. Да, я весела... Почему? Ха-ха-ха... Это моя тайна. Милочка, самое прекрасное в человеке - таинственность. У кого она исчезает - тот погас! Я скоро позвоню... И может, разрешу тебе меня навестить. Ха-ха-ха! (Кладет трубку.) Это моя гримерша. Самое смешное: она моложе меня, но всю жизнь заботится обо мне, как о ребенке.
О н. По-моему, ты остаешься, старуха?
О н а. Да. Еще на десять дней! Ура! (Вновь садится к роялю.) Итак, с сегодняшнего дня... я начинаю репетировать Анну Григорьевну... Поэтому мне надо хорошенько высыпаться... Кстати, это оказалось очень трудно без дополнительной подушки, которую я так легкомысленно отдала... Гоните назад подушку!..
О н. Какая наглость! Захватила мою комнату, роль, которую не должна играть... и теперь хочет захватить подушку?
О н а. Но это моя подушка...
О н. Это ваша бывшая подушка - и моя нынешняя. Я до-статочно все задаром делал, когда был он. В этом веке - все должно быть наоборот!
О н а. Уж не хотите ли вы продать мне мою собственную подушку?
О н. Это мысль! Мне очень нужны деньги... Я мечтаю за-брать сюда моего любимого кота... Кот страшно прожорлив - и ест только дорогие продукты... Потому что мой кот - тоже гений! Когда я пишу стихи, он садится на стол и через плечо заглядывает в рукопись.
О н а. Не отвлекайтесь от подушки!
О н (невозмутимо продолжая). Однажды я решил все проверить. Я вышел из комнаты... а потом на цыпочках вернулся... Что, по-твоему, делал кот? (Шепотом.) Он - читал! Итак, я продам тебе подушку!
О н а. Ваше предложение - такое наглое, что даже мне нравится. Жаль, что у меня нет денег. Они меня никогда не любили... Ха-ха-ха! Я всегда их тратила!
О н. Ну что ж, готов на компромисс: кольцо, которым так кокетливо поигрываешь!
О н а. У вас хватит совести стащить кольцо с пальца женщины?
О н. Ради моего кота-гения? Вне всяких сомнений.
О н а. Хорош гусь... (Царственно.) Держите... (Передает кольцо.)
О н. Не гусь, а кот... Подушку вам сегодня принесет "мыслящая курица"!.. Кстати, могу отдать подушку даром, если... Если ты согласишься на Полину!
Она только смерила его взглядом.
Ну что ж, назад пути нет! (Резко меняя тон, церемонно.) Анна Григорьевна, нижайше прошу вспомнить со мной столь дорогие сцены нашей общей жизни: нашу первую встречу... Объяснение в любви... И конечно, наше свадебное путешествие, обернувшееся безумной моей игрой... Наверное, больше мы не успеем, ты ведь должна скоро...
О н а. Через десять дней... Только нужно все эти сцены чем-то закончить.
О н. Тем, чем они закончились, - моей смертью!.. Хо-хо-хо! Итак: Любовь - Игра - Смерть! Вся пьеса!
О н а. Во время болезни я придумала начало: Анна Григорьевна, старая, со свечой стоит перед конторкой... Она одна в доме... перед нею лежат ее записи... И этот ворох бумаги есть (горько) вся ее жизнь. (Открывает книгу "Воспоминания Анны Григорьевны" и начинает читать.) "В тысяча девятьсот десятом году, живя в полнейшем уединении, я мало-помалу погрузилась душой и мыслями в прошлое, столь счастливое... И это помогло мне забыть... пустоту и бесцельность моей нынешней жизни".
О н. Плачешь?
О н а (читает). "Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что мне хотелось немедля их записать, уже не стенографически, а общепонятным языком". (Вытирает слезы.)
О н. Нет! Нет! Ты не так плачешь! Ты себя жалеешь!.. А моя Аня себя никогда не жалела. Она меня жалела... Если бы Аня свиделась со мной через сто лет... разве бы она о себе плакала? Она на грудь мне сначала бросилась бы!.. Она меня спросила бы: "Как ты жил, Федя?.." (Будто отвечая.) "Ах Аня!.. Я теперь - безвестный страдалец. Люби страдальцев, в них правда! Я принес тебе свои стихи, Аня, чтобы ты через них душу мою поняла..." (Протягивает ей тетрадку.) Прочти!
О н а (ей скучна эта новая безумная игра - ей очень хочется продолжить чтение "Воспоминаний Анны Григорьевны"). Спасибо, мой друг, спасибо! (Бросает тетрадку на стул.)
О н (сухо). Ты не бережна к моим стихам... А ведь в них теперь - я... Как прежде был в прозе моей... (С достоинством.) Кстати, эти мои стихи - очень дорогая вещь!.. И не надо ими уж так швыряться! Знаешь ли, старуха, что рыжий маг оценил вот эту тетрадь в шестьсот рублей двадцать три копейки?
О н а. Ха-ха! (Поняв, что ей не избежать этой новой игры, она решает ее поддержать. Она обожает любую игру. В этом - ее суть.) А почему - двадцать три копейки?
О н. За тетрадь!.. Нет, я не могу отдать тебе такую дорогую вещь. Довольно я транжирил в прошлом веке!.. Знаешь, я лучше прочту свои стихи вслух, а потом тетрадку заберу. (Становится в позу, открывает тетрадь, читает.) Стих первый: "Без поллитры - нет палитры".
О н а. Ну?
О н. Все!
О н а. Ха-ха-ха!
О н. Я специально прочел, чтобы ты поняла, как я страдаю в этом доме: пить нельзя, ругаться - тоже...
О н а. А зачем вам так страдать? По-моему, вы совсем вы-здоровели... И что вас тут держат, Федя?
О н. Ушел бы! Убег! Но нельзя... "Не могу старуху оставить - Аню мою она должна представить". Это - стих второй!.. Хо-хо-хо! Читаю третий стих: "У меня во рту железный зуб. В грозу боюсь открывать рот, чтобы не попала молния!"
О н а. Ха-ха-ха! Браво!
О н. Стих четвертый. Мой самый любимый:
"Флаг. Крик.
Снег выпал,
И я выпил"...
Не поняла, ведьма? С удовольствием поясняю... Я вообще отношусь к своим стихам и картинам демократично... Есть такие гордые художники, поэты: напишут - и понимай как хочешь... А я всегда на обороте картины пишу разъяснение!..
О н а. Ха-ха-ха!
О н. И со стихами - тоже... Читаю научный комментарий к прочитанному стиху: "Однажды я шел по улице. Под пальто у меня была... (Вздохнув.) Да!.. И вдруг в небе - я увидел флаг. Он так хорошо реял!.. И на душе у меня оттого была такая благодать - я люблю флаги... И вот тут раздался - крик!.. Я испугался. Думаю: попаду в историю - бить будут, бутылку заберут. И побежал я прочь! И в этот миг пошел снег - чистый, пушистый... И так мне стало стыдно, погано... Открыл я бутылку... и выпил..." Вот и весь стих...
О н а. Милый Федя... Добрый Федя...
О н. Какие у тебя глаза стали... Совсем ее глаза... Анины... Вот теперь ты готова... Теперь начинай... А я буду вспоминать... и плакать.
О н а (читает). "Я вижу себя двадцатилетней девушкой. Ко мне подошел преподаватель стенографии Ольхин и сказал: "Анна Григорьевна, не хотите ли получить стенографическую работу... Работа предполагается у писателя Достоевского - он теперь занят новым романом и хочет писать его при помощи стенографа..."
О н. "В тысяча восемьсот шестьдесят шестом, теснимый кредиторами, продал я право на издание всех моих сочинений спекулянту... плохому человеку, обязавшись для этого издания приготовить новый роман. Условия были кабальные: коли я не доставлю этот новый роман издателю до первого ноября тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, то волен он даром издавать все, что я напишу в течение девяти лет, без всякого мне вознаграждения... Было уже начало октября, а за роман я не принимался. Сроку осталось уже менее месяца, когда я решился на эксцентрический, небывалый шаг - продиктовать весь роман стенографу за двадцать шесть дней".
О н а. "Четвертого октября тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, в знаменательный день первой встречи с будущим мужем, я вышла пораньше из дома... Но чтобы не прийти к Достоевскому ни раньше, ни позже назначенного срока, я шла медленными шагами, все время посматривая на часики... Его дом был большой, со множеством мелких квартир, наполненных купцами и ремесленниками... Он мне сразу напомнил тот дом в "Преступлении и наказании", где жил герой романа Раскольников..."
О н. Хо-хо-хо...
О н а. "Квартира тринадцать..."
О н. Квартира тринадцать! Надо же! Я жил в квартире с этим номером!
О н а. "...находилась во втором этаже. Служанка попросила меня сесть, сказав, что барин сейчас придет. И вот вышел Федор Михайлович..."
Федя поднимается, он бледен и важен.
"С первого взгляда он мне показался довольно старым. Лицо его было бледное и болезненное... Но как только он заговорил - сейчас же стал моложе. И я подумала, что ему навряд ли больше тридцати пяти - тридцати семи..."
О н. Мне было сорок четыре... Мне сейчас тоже сорок четыре... Хо-хо-хо!
О н а. "Он был среднего роста, но держался очень прямо. Свежекаштановые, даже рыжеватые волосы были сильно напомажены и приглажены. Но что меня поразило - так это его глаза... Они были разные... И это придавало лицу какое-то загадочное выражение..."
О н. Просто один зрачок у меня был сильно расширен от лекарства. Хо-хо-хо. Разговор пошел отрывочный... Я сразу сказал, что у меня эпилепсия и на днях был припадок... и мне понравилось, что ты не испугалась... Диктовать я был пока решительно не в состоянии...
О н а. "В это время вошла служанка и принесла два стакана крепкого, почти черного чаю. На подносе лежали булочки... Мы пили чай... и разговор наш оживился..."
О н. Кстати, хочешь чаю? (Вынимает термос.)
О н а. Какой вы молодец... точная обстановка всегда помогает на репетиции.
О н. Только прошу простить... В отличие от того дня - у меня булочек нету... Правда, было варенье, но я его съел...
О н а. Ничего, ничего, я люблю чай и без варенья.
О н. Вы без какого варенья больше любите чай - без клубничного или вишневого?
О н а. Пожалуй, без клюквенного...
О н. Прошу! Ваш любимый чай - без клюквенного варенья. Итак, "...разговор наш оживился...". Теперь... когда ты все знаешь о нынешнем Феде, я должен все узнать о нынешней Ане...
О н а. Я не поняла...
О н. Мне нужно понять страдающее местечко в твоей душе... откуда может взрасти в тебе Анина душа... Без этого нельзя! Расскажи о себе все-все, старуха. (Повторяет.) Итак, "...разговор наш оживился...".
О н а. Но это дико... Впрочем, не более, чем все, что тут происходит...
О н. И кто же был он - кого ты так любила?
О н а (то ли издеваясь, то ли всерьез). Вы знаете, не помню...
О н. То есть как это можно - не помнить?
О н а. Странно, не правда ли?
О н. Это более чем странно...
О н а. Стыдно, не так ли?.. Но выветрилось из памяти вместе с номерами тогдашних телефонов, датами встреч и, главное, - расставаний.
О н. Старуха, тебе придется его вспомнить! Мы начнем "Страшный суд" с двадцатых годов... С твоей юности.
О н а. Вы думаете, это возможно?.. В памяти такая свалка... Жизнь, роли... Все вместе... Ха-ха-ха. (Вдруг.) А, черт с вами!..
О н. Еще чашечку вашего любимого чая без клюквенного варенья.
О н а. Я воспитывалась в богатой семье. Меня с детства окружало только прекрасное: цветы, книги, любовь родителей... Но за окном уже был грозный новый мир... А я была как бы...
О н. Как бы "пришпилена" к этой домашней красоте. Хо-хо-хо!
О н а. Я задыхалась!
О н. И тогда появился он!
О н а. Он был всегда! Сколько я себя помню, ночью я засыпала - и представляла его. Днем я видела, что он, как пушкинский Германн, стоит за окном и ждет, ждет... Он должен был быть непременно актером. Так же, как я... сколько себя помню - готовилась в великие актрисы... И постепенно я стала ненавидеть всю эту домашнюю красоту. Мне захотелось неизвестности... тьмы, в которой... прятался он! И однажды поздним вечером... я отворила дверь - и выскользнула в весеннюю ночь. Я шла по ночному городу... задохнувшаяся от свободы и страха девочка! И я знала - знала, что увижу его!.. И вдруг - я почувствовала руку на плече! Я поняла: предназначенное - свершилось! Я еще не видела его, но он потянул меня - и я уселась в остановившуюся пролетку... Боже мой, тогда еще были пролетки! Лошади помчали, он повернул мое лицо - и я вдруг с ужасом разглядела идиотские усы... и что-то старое и страшное... Он целовал меня, а я как во сне смотрела через его плечо... И тут увидела свое окно... Мы проезжали мимо нашего дома... Там горел свет... Я вспомнила свою любимую лампу, шаги отца... И с воплем я выпрыгнула... Я очнулась в постели... в блаженстве болезни... У меня была горячка... И я до сих пор не знаю - случилось ли все это... или привиделось в девичьем горячечном бреду...
О н. Да, первый поцелуй был не совсем удачен...
О н а. Знаете, второй тоже не получился... Это произошло на свежевыкрашенной скамейке... И я была вся зеленая. Ха-ха-ха...
О н. И это был - он?
Он а. Тогда я в это верила... Во всяком случае, с ним я убежала из дому... Двадцатые годы... Конец старого мира... Естественно, он хотел стать великим актером... А пока работал укротителем в цирке... Мы мечтали с ним о новом театре - где соединятся цирк, театр улиц и драма... Как мы жаждали обновления искусства! Как торопили время! И вокруг были такие же спешащие и ужасно молодые мальчики и девочки. Мы все толкали время вперед! Я помню нашу крохотную комнатку в гигант-ской коммуналке... Споры, крик! Мы сидим прямо на полу, на газетах. Мебели нету!.. Я не успеваю убирать за гостями. Я просто постилаю после их ухода новый слой газет... И пол растет вверх, погребая окурки и объедки... На этих газетах я стала женщиной... Я любила среди декретов, воззваний к народам, партийных дискуссий... Ха-ха-ха... И хотя я проповедовала освобождение женщины от быта и "любовь пчел трудовых", как мой кумир Александра Коллонтай... в тайниках души, не признаваясь себе, я по-прежнему... старомодно... буржуазно ждала его!
О н. Как, но...
О н а. Да, мой друг!.. К тому времени я уже поняла: мой муж не был он! Мой муж уже отказался от нового искусства... Он работал укротителем, должен был стать директором цирка - и был доволен... Он входил в клетку с единственным в городе львом, которого не съели в гражданскую войну... Этот лев был какой-то страшно несчастный, запуганный... Лев был в цилиндре с надписью: "Мировой капитал"... И когда муж его укрощал, в клетке появлялась я - в одежде работницы! И пела над поверженным львом революционные песни. (Поет и танцует "Карманьолу".)
О н (кричит). Не надо! Ты уже... танцевала - в прошлый раз!.. А чем кончилось?!
О н а (задыхаясь, садится на стул). По-моему, я еще здесь... а не в этой... ну, как его...
О н. В двадцать первой! Ну что вы с собой делаете?..
О н а. Что делаю? Как всегда - симулирую здоровье! Ха-ха-ха! Короче, когда я поняла, что не люблю, - я тотчас ему все сказала... Он протянул мне револьвер, с которым входил в клетку, и предложил немедленно убить его, так как без меня жизнь его была пуста, и он не мог приносить пользу делу революции! И я взяла револьвер - и без колебаний спустила курок... С криком он грохнулся на пол! Ха-ха-ха!
О н. Боже мой! Ты еще и убийца? И это - моя Аня?
О н а. Нет, я промазала, а он упал, потому что лишился чувств от страха. Да и выстрелила я, потому что была уверена, что револьвер не заряжен. Я хорошо знала своего мужа. Конечно, он тоже был в этом уверен. Но произошел тот редчайший вариант - со случайной пулей в барабане! Но не могла же я бросить человека, которого чуть не убила?
О н. Ну а потом?
О н а. Потом двадцатые годы кончились... В домах уже торжествовал нормальный быт... Муж стал директором цирка, и однажды он сказал, что больше не может жить "в доме без занавесок". Они потом все это говорили...
О н. Сколько их было?
О н а. Не все ли равно. Их никого не было - я всегда ждала его. А эти... эти все жаловались на отсутствие занавесок... Дались им эти занавески! Я, например, их просто не замечала... Я жила по-прежнему идеями! И заодно с занавесками - прозевала, как стала чуть-чуть старомодной...
О н. У тебя опять стали Анины глаза... (Зовет.) Аня! Аня! (Резко, без перехода.) "И давно вы занимаетесь стенографией, Анна Григорьевна?.." (Поймал ее недоуменный взгляд.) "За чаем разговор наш оживился..."
О н а (глядя в книгу). "Всего полгода".
О н. "Много ли учеников у вашего преподавателя?"
О н а. "Сначала записалось более ста пятидесяти. А теперь осталось сто двадцать пять... Многие думали, что стенографии очень легко научиться. А как увидели, что в несколько дней ничему не научишься, - и бросили..."
О н. "Это у нас в каждом новом деле так: с жаром примутся, а потом быстро охладевают и бросают дело. Видят, что надо трудиться, а трудиться у нас кому же охота!.." Хо-хо-хо. "Я рад, что Ольхин предложил мне девицу-стенографа".
О н а. "Это почему же?!"
О н. "Да потому что мужчина наверняка бы запил... А вы, я надеюсь, не запьете?" Хо-хо-хо.
О н а. Ха-ха-ха!
О н (зло). Ты смеешься, потому что не смотришь в свой текст, старуха!
О н а. Простите! (Читает.) "Я сдержала улыбку... Я решила, если придется стенографировать в частных домах, с первого раза поставить свои отношения к малознакомым мне лицам на деловой лад, избегая фамильярности, чтобы никому и в голову не пришло сказать мне лишнее или вольное слово. Я, кажется, ни разу не улыбнулась, говоря с Федором Михайловичем, и моя серьезность ему понравилась... Беседа наша приняла еще более искренний и добродушный тон. Почему-то вдруг разговор коснулся петрашевцев - и Федор Михайлович увлекся воспоминаниями".
О н. "Помню, я стоял на Семеновском плацу, среди осужденных на смерть товарищей, и знал, что мне осталось жить всего пять минут..."
О н а (с очаровательной, наивной улыбкой). Вы знаете, Федя... Ведь это она все вспоминает? Не так ли? То есть она... ну, как бы произносит текст про себя?
О н. Ага, ты хочешь читать и мой текст тоже? О жадная-жадная актриса!..
О н а (ледяным голосом). Я никогда не отнимала чужих ролей - и чужих мужчин... (С угрозой.) Но свои роли... (Торопливо читает, будто боясь, что у нее отнимут текст.) "Помню, я стоял на плацу, среди осужденных на смерть товарищей, и знал, что мне осталось жить всего пять минут. На нас уже надели смертные рубашки и разделили по трое. Я был восьмым в третьем ряду. Первых трех привязали к столбам. Через две минуты они были бы расстреляны, и затем наступила бы наша очередь... Как мне хотелось жить, Господи Боже мой! Как дорога казалась жизнь! Сколько доброго и хорошего мог бы я сделать!.. И так захотелось все вновь испытать! И жить долго! Вдруг послышался отбой... Товарищей моих отвязали от столбов и прочитали новый приговор: мне присудили четыре года в каторжную работу. Не помню другого такого счастливого дня. Я ходил по каземату и все пел, громко пел - так рад был дарованной жизни!"
Рассказ Достоевского произвел на меня жуткое впечатление. У меня мороз прошел по коже. И меня так поразило, что он так откровенен со мной, почти девочкой, которую увидел первый раз в жизни...
О н. Хо-хо-хо... Я должен был войти в то состояние... Я просто готовился диктовать...
О н а (читает). "Но диктовка наша все не начиналась... Мне казалось неудобным напомнить о цели моего прихода, и я очень обрадовалась... когда он сам вдруг о ней вспомнил".
О н. Я готов! Сейчас я начну тебе диктовать. Сейчас ты начнешь за мной записывать роман "Игрок", который соединит нас навечно... Но ты еще не знаешь, что слова гения погоняют плетью судьбу. И все, что я продиктую, все, что ты доверчиво запишешь за мной, - страшно случится в твоей жизни: сразу после свадьбы я начну играть - безумно, как играл мой герой... А ненавидимая тобой героиня романа Полина обернется реальной Полиной Сусловой... Но сейчас ни ты, ни я этого не знаем... Я хожу по комнате... и, как пушкинский импровизатор, готовлюсь войти в состояние вдохновения... Так что у тебя есть время - закончить рассказ о себе, старуха...
О н а (послушно, ибо уже оценила эту его новую игру). Ну а потом... потом... началась война.
О н. И там ты наконец встретила его.
О н а. И опять он оказался не он... А я все встречала, встречала, встречала... Я окончила курсы медсестер и уговорила отправить меня на фронт... По дороге... (мое "везение"!) я, конечно, заболела тифом, меня обрили и привезли домой, похожую на старого, желтого китайца... Ха-ха-ха... И все-таки я вырвалась на фронт - правда, только в концертной бригаде... Я пела цыганские романсы... (Поет.) Я помню лица молодых солдат... (Усмехнулась.) И многие никогда не постарели.
О н. И ты так и не встретила его?
|
