ПИР
Афины. Около полудня.
М о л о д о й ч е л о в е к с поспешными движениями, длинноволосый и в грязном хитоне, выкрикивает слова: "Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифиец, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки. Обвиняю Сократа в том, что не признает он богов, которых признает город, что создает он других богов. Обвиняю Сократа в том, что развращает он молодежь. Требуемое наказание – смерть". Афины. Ночь. Пир в доме П р о д и к а, богатого афинянина. На ложах в венках возлежат хозяин дома П р о д и к, С о к р а т и ученики С о к р а т а – П е р в ы й и В т о р о й. С о к р а т плешив, уродлив. Ему семьдесят лет, но это семьдесят лет без всяких следов дряхлости. Хозяин дома П р о д и к тоже немолод, но очень красив – лицо Зевса с греческой скульптуры. В продолжение пира П р о д и к почти все время молчит, внимательно слушает речи гостей и жестами руководит рабами, наполняющими чаши вином.
В т о р о й (декламирует). Ладана сладостный дым. Амфоры с вином открыты. Запах веселый вина разлился. Золотистый хлеб. Янтарный мед. Сыр молодой. И украшен цветами жертвенник. Пир! Пир! П р о д и к. Как будем пить: для веселья или для оживленной беседы? П е р в ы й. "Мы не скифы. Не люблю, о други, пьянства я бесчинного – нет, за чашей я пою иль беседую невинно...". Послушаем поэта и предпочтем хмелю радость беседы с Сократом. С о к р а т (счастливо). Как хорошо, что мы вместе. Поблагодарим нашего хозяина Продика. Вчера я встретил его у рынка, и oн пригласил меня на этот пир... П р о д и к. Так было. С о к р а т. А сегодня после полудня я понял, что устами Продика нас созвала сюда судьба. Я счастлив, что эту ночь я проведу в беседе... за чашею... и с вами. П е р в ы й. А что случилось в полдень, Сократ? С о к р а т. Не спеши. Черед настанет. А сейчас... (Задумался.) П р о д и к. Мы старые друзья, Сократ. Я рад, что угодил тебе и твоим ученикам. П е р в ы й (четко). У Сократа нет учеников, Продик. Он – противник этого слова. Он называет всех нас "беседующие с Сократом". В т о р о й. Посвятим эту чашу Продику. (Пьет.) С о к р а т (ласково, Второму). Как хорошо, что ты все время улыбаешься, Аполлодор. На тебя радостно смотреть. Ты знаешь, когда я увидел тебя впервые, мне перед этим как раз приснился сон. Мне приснилось... приснилось... П е р в ы й (четко, будто читая наизусть запись). Сократу приснилось, что ему на грудь сел голубь и сладостно ворковал. С о к р а т. Да–да. И когда явился ты, – я сразу понял, что полюблю тебя. (Помолчав.) Я хочу, чтобы сегодня каждый из вас спросил меня о важном. П е р в ы й (насмешливо). О важном тебя хочет спросить юный Аполлодор. В т о р о й (указывая на Первого). Он все время толкует, Сократ, что ты презираешь удовольствия и учишь... С о к р а т (в тон, шутливо). Не верь старикам, Аполлодор, когда они рассуждают об удовольствиях. Веселись, покуда юн. Познавай себя. Но старайся делать выводы. П е р в ы й (насмешливо). Сократ утверждает, что познать себя можно только через окружающих. Видимо, этим и занимался наш юный Аполлодор вчера в доме гетеры Гарпии. В т о р о й. Сократ! Сократ! Что мне делать, я все время влюблен! "И танцевать опять зовет нас бог...". (Шутливо.) Но как мне научиться делать выводы из посещений дома прекрасной гетеры Гарпии? (Пьет.) С о к р а т (улыбаясь, шутливо). И это возможно, Аполлодор. Говорят, Гарпия очень богата? В т о р о й. Да! Да! С о к р а т. Может быть, у нее есть стада коз, жизнелюбивый Аполлодор? В т о р о й. Нет! Нет! С о к р а т. Может быть, у этой гетеры есть стада баранов, лицеблещущий Аполлодор? В т о р о й. Ничего такого у нее нет. С о к р а т (лукаво). Тогда откуда же у нее богатство? В т о р о й (горестно). От поклонников, Сократ. С о к р а т. Тогда тебе следует сделать вывод, что иметь стадо поклонников не менее выгодно, чем стадо баранов. Или предположить, что для гетеры Гарпии поклонники как бы заменяют сразу баранов и коз... Веселись, наш счастливый друг. Но пройдет юность, и вспомни: кто провел всю жизнь в удовольствиях, у того остаются под старость только воспоминания тела. Разум не взрослеет, и душа не вырастает. И он ощущает, будто совсем и не жил. Что он все тот же мальчик, которого почему–то называют старцем. И ему страшно умирать.
П е р в ы й лихорадочно записывает речь С о к р а т а.
В т о р о й (проводя рукой по лицу). Это все пройдет? С о к р а т (усмехаясь). И это пройдет. В т о р о й. Я не хочу! Сократ, мне не стать мудрецом! Но я так люблю тебя слушать.
По знаку П р о д и к а раб наполняет чаши.
(Рабу.) "Звонче лей вино, мальчик, чтобы помнилось, что пил...". Эту чашу я дарю тебе, Эрос, бог любви, бог пробегающей молодости, бог...
Входит А н и т, влиятельный гражданин Афин.
А н и т. Мир твоему дому, Продик. Пусть простят, что я пришел незваный. П р о д и к. Мы всегда рады тебе, Анит. (Рабу.) Омой ноги Аниту и помоги ему возлечь.
А н и т с помощью раба укладывается на ложе.
А н и т. Я счастлив видеть всех... и особенно тебя, мудрейший из афинян! С о к р а т. Неловко называть меня мудрейшим в твоем присутствии, Анит. Моя мудрость – плохонькая, ненадежная. Онa – как эфир струящийся между пальцев. Твоя же... А н и т. Я благодарен тебе, щедрый Сократ. И оттого мне особенно горестно сообщить тебе... С о к р а т (поспешно). Эта горесть от нежности твоей души, Анит. Но ты умеришь ее, потому что я уже... знаю твою весть. А н и т. Но... С о к р а т. Не будем портить пир. (Весело.) Итак, мы внимаем юному Аполлодору, который хочет восславить бога любви. Говорят, что наш Аполлодор преуспел в деяниях во славу этого бога, а слушать сведущего – всегда полезно. В т о р о й. Какую весть, Сократ? С о к р а т (мягко). Ты хотел описать нам Эроса, юноша. Начинай. В т о р о й. Прежде всего Эрос – нежнейший из богов. Ведь он ступает не по земле, а по сердцам – и неслышно водворяется в них. Но не во всех сердцах подряд, а только в самых нежных. Встретив суровое сердце, он бежит от него прочь.
С о к р а т слушает, блаженно закрыв глаза.
Я бы еще добавил, что Эрос – самый своенравный из богов, ибо он уходит от нас столь же внезапно, как и приходит. Он делает это так неслышно... так незаметно... как... А н и т. Как афинские сыщики, Аполлодор. С о к р а т (не открывая глаза). Я услышал голос Анита, и мы уже спешим насладиться его беседой. А н и т. Я – кожевенник, Сократ. Я всегда занимался делом, а не болтовней и вряд ли смогу усладить ваш слух. Но, согласно здравому смыслу, я бы отметил, что Эрос, как бог любви, наверняка любит красоту. И, конечно, Эрос прежде всего не нежен, а он – красив. Он прекрасен! И он отрицает всякое уродство и... ненавидит его.
Молчание.
С о к р а т (провел рукой по лицу, захохотал). И он не дозволяет уродам рассуждать о нем, так, Анит?
Молчание.
Ну что ж, думаю, мы согласимся с мудрейшим Анитом в том, что бог любви Эрос особенно любит красоту, что он вожделеет к красоте, как сказал поэт... Значит, нам остается только проверить, так ли красив сам Эрос, как подсказывает здравый смысл блистательному Аниту... Исследуем. Итак, Эрос – бог любви. Но любви вообще не бывает. Бывает только любовь к чему–то и к кому–то. Не так ли, Анит? А н и т. Это так, Сократ. С о к р а т. Тогда еще вопрос. Вожделеет ли любовь? В с е. Конечно! С о к р а т. Тогда еще вопрос, совсем уже ясный: когда любовь вожделеет – когда она уже обладает предметом страсти или когда еще не обладает? А н и т (медленно). Когда не обладает, скорее всего... С о к р а т. И опять ты прав. Действительно (взглянул на Продика), зачем кудрявому вожделеть о кудрях – о них мечтает плешивый. (Взглянул на Второго.) Зачем молодому желать молодости, а мудрому (обращаясь к Аниту) – мудрости? Итак, мы все вожделеем о том, чего лишены. Значит, если Эрос, как уже заявил нам Анит, так вожделеет к красоте, – значит?.. Значит, согласно нашим рассуждениям, Эрос?.. Смелее, Анит!.. А н и т (глухо). Лишен красоты. С о к р а т. Да, это так, Анит, пленивший нас мудростью! Эрос – уродлив... Именно поэтому наши деды говорили, что сей бог любви был зачат в день рождения Афродиты: бог изобилия Порос отяжелел от вина и улегся на ложе и заснул. И богиня нищеты Пения в скудости своей прилегла к нему. И родился от них Эрос – бог любви. Как сын своей матери, он груб, неопрятен и необуздан. Но как сын своего отца, он тяготеет к прекрасному, совершенному. Он храбр, силен, изворотлив и непрестанно строит козни. И все, что он приобретает, идет прахом у сына Пении... Но главное, как мы выяснили сейчас, Эрос – уродлив. Он так уродлив... С кем бы его сравнить?.. Ну помогайте, друзья мои... Ну конечно, с Сократом, так он уродлив! Вот видишь, Анит, Сократ имеет отношение к любви, а не только к смерти, о которой ты пришел ему возвестить!
Движение учеников.
А н и т. Завтра суд, Сократ. С о к р а т. Меня обвинил пифиец Мелет, но я не знаю такого. А н и т. Мелет обвинил тебя в полдень. После полудня тебя обвинил философ Ликон (усмехнулся), "старец, ясный умом". Он требует твоей казни от имени старейших людей города... Но и это еще не все, Сократ. От имени людей дела тебя обвинил... (Замолчал.) С о к р а т. Я понял, Анит. А н и т. Тебя обвинил я.
В т о р о й вскакивает с ложа, но П е р в ы й удерживает его.
Есть возможность спастись, Сократ. С о к р а т. Как это сделать, Анит? А н и т. Ты дашь клятву не вступать в беседы с молодыми людьми. Твои беседы отвлекают их от дела, скажем так. С о к р а т. Я легко дам такую клятву. Но до каких пор мы условимся считать человека молодым? А н и т. Ну хотя бы до тридцати лет, Сократ. С о к р а т. Ага, значит, у каждого, кто обратится ко мне с вопросом, я должен буду узнавать сначала, сколько ему лет. А вдруг он соврет или введет меня в заблуждение? Ведь ты знаешь, Анит, у нас в Афинах старцы так похожи на младенцев... А н и т. Я упрощу твою задачу, Сократ. Ты поклянешься вообще не заниматься философией. С о к р а т. Я понял. (С необычайной резвостью он вдруг бросается на Анита и хватает его за нос.)
На мгновение А н и т опешил, но потом швыряет С о к р а т а обратно на ложе. Ученики бросаются на А н и т а.
С о к р а т (криком останавливает их). Не мешайте беседовать! (Как ни в чем не бывало, сочувственно.) Было трудно дышать, Анит? А н и т (спокойно). Именно так, Сократ. С о к р а т. Боги определили тебе дышать в этом мире, а мне заниматься философией. Почему у тебя нельзя отнять дыхание, а у меня можно? А н и т (встал). Прошла треть ночи, Сократ, я иду спать. До встречи на суде! П е р в ы й (переставая записывать, Аниту). Но в Афинах не судят философов. А н и т (оборачиваясь). Сократ – мудрейший из философов, и он заслуживает особой участи. П р о д и к. Я провожу. (Уходит вслед за Анитом.) В т о р о й (вскакивает). Я убью его. С о к р а т. За что? Все, что он совершает, это от незнания. Человеческая природа добра. Если бы все были просвещенны, зло исчезло бы. Например, если бы Анит умел правильно рассуждать, разве он желал бы моей смерти? Что может принести смерть тому, кто открывает истину? Стоит убить глаголющего истину, и тотчас людей охватывает любопытство к его вере и уважение к ней. Потому что нет ничего прочнее и притягательнее того, за что пролита кровь. О, частый путь истины: сначала все кричат – долой ее! – и убивают произносящего ее. Потом воскрешают эту истину и привыкают к ней. А потом говорят: "Ну, это нам всем уже давно известно!" П е р в ы й (медленно). Я понял. В т о р о й. Я хочу, чтоб ты жил, Сократ. П р о д и к (возвращаясь). Сократ, что же делать? С о к р а т. Пить! И славить тебя, собравшего нас в эту благую ночь. (Выпивает чашу. Первому.) И еще... я не открывал законов бытия, как другие философы. Я только исследовал поведение человеков. Я пытался разобраться, как надо вести себя людям в тех или иных случаях. И поэтому все, что я высказывал, будет нуждаться в постоянной проверке и сомнении... И сомнении! Ибо меняются и времена и человек. И оттого могут меняться и рассуждения о нем. Поэтому я никогда не дерзал записывать свои беседы. Поэтому мне так не нравятся твои записи. Вы все должны запомнить главное: "Единственное, что Сократ знал окончательно, – это то, что он ничего не знал окончательно". (Выпивает чашу.) В т о р о й. Не надо. Ты будто прощаешься с нами.
Появляется К с а н т и п п а, жена С о к р а т а. Она еще молода.
С о к р а т (сразу меняясь, почти заискивающе). А к нам пришла Ксантиппочка. К с а н т и п п а (передразнивая). К нам пришла Ксантиппочка. Мы не ложимся спать. Мы ждем полночи этого почтенного старца, этого плешивого урода... С о к р а т (шепотом). Мы тут не одни, Ксантиппочка. К с а н т и п п а (заводясь). Им что! Они продрыхнут до полудня, а ты голос пропьешь, хрипеть завтра будешь! Или, может быть, ты решил проиграть суд, преспокойно умереть и оставить меня с тремя детьми? Сначала обеспечь семью, а потом умирай сколько твоей душе угодно! Домой! Спать! С о к р а т. Сейчас мы допиваем последние чаши... К с а н т и п п а. Одну чашу... С о к р а т (шепотом). Это невежливо. Я должен выпить за всех. За почтенного хозяина, за... (Остановился, громко.) Но прежде всего я должен выпить, друзья мои, за эту женщину. Вот – истинная жена философа. После нее все кажется в жизни легким и радостным. Заметьте, как только она появилась, мы сразу забыли о завтрашнем суде. Он нас не страшит! (Первому.) Единственное, что я прошу тебя записать: жена Сократа была сварлива. За это его пожалеют больше, чем за любую смерть. (Пьет.) К с а н т и п п а. Сократ, ты мне не нравишься. Домой! Продик, помогите мне. (Кричит.) Геракл, зажигай факел! С о к р а т (чуть опьянел). Я не хочу Продика! (Кивнул на учеников.) Пусть идут они. К с а н т и п п а. С ними ты будешь по дороге болтать до утра! Спор закончен. (Кричит.) Геракл! С о к р а т. Хорошо! Тогда напоследок мы споем песню! К с а н т и п п а. По–моему, я сказала... П р о д и к (мягко, с вибрирующими интонациями). Ксантиппа... К с а н т и п п а (сразу смягчаясь, кокетливо). Ну хорошо, спойте песню. Только он петь не будет. (Сократу.) Тебе завтра выступать, ты охрипнешь. (Ученикам, строго.) Пойте, и быстрее. В т о р о й (поет). "К чему раздумьем сердце мучить!
С о к р а т, шевеля губами, беззвучно, но страстно подпевает.
...Предотвратим ли думой грядущее? Вино из всех лекарств самое лучшее. Самое лучшее!.. Напьемся же пьяны!" К с а н т и п п а. Кончено! Геракл!
Входит Г е р а к л, крошечный раб С о к р а т а, с факелом.
С о к р а т (обнимая его). Милый Геракл... Какую хорошую песню я пел... К с а н т и п п а. Сократ, ты мне окончательно не нравишься! Обопрись о Геракла. С о к р а т (Первому). Как я сказал о ней? П е р в ы й. Ты много о ней говорил. Например, Иону из Эфеса ты сказал: "Истинный наездник выбирает необузданную лошадь". А Диоклу из Фив... С о к р а т (смеется). Он все знает... Зачем я?
Ночь в Афинах. В доме Ф р а с и б у л а, одного из правителей Афин. А н и т и Ф р а с и б у л. Ф р а с и б у л стар – иссеченое шрамами лицо воина.
А н и т (продолжая разговор). Мне тоже жаль Сократа. Но каждый день по городу разгуливает этот старец и терзает горожан своими поучениями о недостижимых добродетелях. Ежечасно он подвергает сомнению несомненные истины. Мудрейшие и почтенные афиняне в беседах с ним чувствуют себя глупцами, – согласись, Фрасибул, это раздражает... Можно, конечно, отнестись к этому с юмором и добродушием. Но юмор и добродушие – удел благополучных времен. Афинский народ обозлен войной и поражением. Нервы у людей сдают. Кроме того, его влияние на молодежь... Ф р а с и б у л. Не кричи так! А н и т. Кроме того, можно легко домыслить, что Сократ ставит человеческий разум выше афинских богов. А было бы очень полезно именно сейчас поддержать наших богов. Защита святынь всегда дисциплинирует и поднимает авторитет. А в наше время...
Входит М е л е т.
Это Мелет – пифиец, он обвинил Сократа. М е л е т (с усмешкой). Время ночное. Опустим длинное приветствие и сразу к делу, отцы города. А н и т. Что ты хочешь за... это? М е л е т. За что, стыдливый Анит?
Молчание.
Хорошо. Итак, за то, что я обвинил старика, с которым незнаком... За то, что я пущу в дело все красноречие поэта и в ярких красках опишу, как портит он молодежь своими поучениями... и стану трясти при этом длиннохвостой головой, как доказательством своего падения... и еще рыдать, как женщина... Что я хочу за это? А н и т. Учти, Мелет, казна Афин разорена... М е л е т (хохочет). Бережливые отцы, мне не нужны ваши деньги. Я – урод, я нездоров. Я не склонен к шумным пирушкам, и друзей у меня нет. Я – свободен. Свободен от всего – от друзей, от здоровья. Принадлежу только себе и вслушиваюсь только в свои желания и удовлетворяю их. Но я поэт. А н и т (Фрасибулу). Он действительно поэт. М е л е т. И как все поэты, я желаю поклонения. Представляете, я презираю всех, плюю на всех... и все–таки желаю любви всех. Потому что я поэт. Здесь моя западня. И я решил: вы дадите мне право сочинить гимн Аполлону – гимн, который от имени Афин повезет священное посольство в Дельфы.
Ф р а с и б у л схватился за меч, но удержался.
Вы прикажете священному хору, который наверняка уже вытвердил какие–нибудь вирши покойника Софокла или сладкозвучную рухлядь истлевшего Гомера, забыть всю эту дребедень и выучить то, что сочиню я. Мне нужна слава, и вы мне ее дадите за это. А н и т (помолчав). Мы согласны, Мелет. Хор стоит на Акрополе у стены Кимона. Официально мы объявим о твоем назначении после приговора Сократу. М е л е т. Я повторю. У меня нет ничего и никого. Мне нечего терять. Если вы не сдержите слова... А н и т. Мы у тебя в руках, Мелет. До завтра!
М е л е т уходит.
(После паузы.) Все в воле богов, Фрасибул. И кровавая смерть и могучая участь. Ф р а с и б у л. Ступай с миром, Анит. Я становлюсь стар. Устал. Спокойной тебе ночи.
Ночь в Афинах. С о к р а т идет домой, опираясь на раба Г е р а к л а, несущего факел. Сзади идут П р о д и к и К с а н –т и п п а. П р о д и к чуть обнимает К с а н т и п п у, и та льнет к нему. Вдруг С о к р а т останавливается и садится на землю.
К с а н т и п п а (сразу бросаясь к нему, испуганно). Сократ, что с тобой? С о к р а т (он пьян). Мне хорошо, Ксантиппа. Мне сейчас так хорошо! Я рад, что я на тебе женился. Рад, что прожил семьдесят лет. Хорошо! Хорошо – просто идти. Хорошо – никуда не торопиться. Хорошо – сесть посреди дороги, подставив голову ветру. (Спокойно.) Ксантиппа, больше этого никогда не будет. К с а н т и п п а (вдруг нежно). Ну что ты, Сократ. Милый, ведь ты самый мудрый. Все так говорят. Вот и Продик так говорит. А он – важный человек. (Поднимая Сократа.) Сократ, пусть нам хоть раз в жизни принесет пользу твоя мудрость. Защитись, пожалуйста, завтра в суде. Хорошо? (Продику.) Ведь нам ни разу его мудрость не приносила пользу! Ни разу! Ни драхмы! С о к р а т (удовлетворенный). Ни разу! (Рабу.) Вперед, Геракл, несущий свет! Ты скоро будешь свободен! Я завещаю, Геракл... К с а н т и п п а. Продик, он опять! (Сократу.) Только посмей проиграть завтра суд. Я тебя не пущу домой! Я к тебе привязалась... Я к нему привязалась, Продик... Я родила тебе трех сыновей.
П р о д и к грубо ее обнимает.
(Сразу все забыв, воркующим шепотом.) О Продик! (Идет.) С о к р а т (оборачивается, видит объятие). Я пьян или я не пьян? К с а н т и п п а. Ты пьян и не останавливайся. С о к р а т. Нет, я хочу все–таки остановиться и уяснить, зачем здесь Продик? П р о д и к. Я провожаю тебя и Ксантиппу. К с а н т и п п а. Зачем ты ему объясняешь? Что он, слепой, сам не видит? П р о д и к. Я твой старый друг, Сократ. С о к р а т. И ты решил на этом основании обнимать плечи красавицы Ксантиппы? Давай исследуем, можешь ли ты сделать это, если ты мой старый друг? (Рабу.) Геракл, ступай в дом и принеси мою пику. Мою длиннотенную пику. Сейчас я поражу Продика. К с а н т и п п а. Старый пьяница! Человек вызвался проводить! Человек твой старый друг... С о к р а т (покорно, лукаво). Шучу... Продик – мой старый друг. Все шутка. А ты обмер, Продик. Ну какая пика? Что я, Гектор? Мне семьдесят лет. Размышления состарили меня, и мне вряд ли ее поднять. А ты не огорчал себя мыслями и оттого будешь вечно юн – рассудком по крайней мере. И когда тебе стукнет семьдесят лет, ты грозно спроси у судьбы: "За что?" Ну ладно, ступай домой... Да, на прощание скажи, Продик... старый друг Продик... Кто же сообщил Аниту, что я буду сегодня в твоем доме? Или не так: кто попросил моего друга Продика устроить этот пир? П р о д и к. Сократ! Неужели ты думаешь... С о к р а т. Что ты, я ничего не думаю... Но я хочу, чтобы тот же человек сообщил тому же Аниту... что Сократ все исследовал и окончательно понял в эту ночь... в эту прекрасную ночь свободы... в эту последнюю ночь свободы... Что же он понял, Сократ? (Шепотом.) Что его смерть (засмеялся) – благо!
СУД
Афины. Утро. Дворик у дома С о к р а т а. С о к р а т неподвижно стоит с одной сандалией в руке, другая сандалия – на ноге. Появляются П е р в ы й и В т о р о й.
В т о р о й. Сократ! (Кричит.) Сократ! Сократ, пора! Сократ! П е р в ы й. Бесполезно. Сократ задумался. В т о р о й. Это надолго? П е р в ы й. Когда как. Например, после битвы при Потидее он простоял задумавшись всю ночь. Он погружается в сосредоточенность, как в волны, и тогда, в тишине, внутри него начинает звучать голос, который советует ему, как поступить. Так он объяснял Хариту из Эфеса. В т о р о й (не теряя надежды). Сократ! Сократ! (Вздохнул.) Идем вперед и обождем его у ограды суда. К с а н т и п п а (слышен ее голос). Сократ! Пора в суд! Сократ, ты уже надел сандалии? (Появляясь, яростно.) Мысли его великие посетили! (Наливает в чашу воды и обливает Сократа.) С о к р а т (выходя из задумчивости, как ни в чем не бывало). Кажется, пора в суд, Ксантиппа? К с а н т и п п а (передразнила его). Пора. Ты знаешь, который час?
С о к р а т заспешил.
Надень сандалии. Куда ты! Не на ту ногу! На ту уже надел. О боги, о мое несчастье! (Кричит.) Лампрокл, Софрониск, Меликсен, идите провожать отца! Бедные мальчики, они с утра рыдают. (Кричит.) Лампрокл, Софрониск, Меликсен! (Уходит, потом возвращается.) Эти мерзавцы убежали в порт глазеть на корабль священного посольства. Сколько раз я им запрещала. (Кричит.) Геракл! Геракл! (Уходит, возвращается.) Один раб в доме, и тот прохвост. Он ушел глазеть вместе с ними. (Грозно.) Ты еще не надел сандалии? С о к р а т (торопливо обувается, не без хитрости). В гневе ты еще прекраснее, Ксантиппа. Твоя красота... М е л е т (пробегая мимо дома). Простите, почтеннейшие, это путь на Рыночную площадь? К с а н т и п п а (лениво–кокетливо). А вы не в суд, случайно? М е л е т. В суд, девушка. К с а н т и п п а (опять кокетливо). Ну что вы, какая я девушка. Даже неудобно как–то... (Оглядев Мелета и сразу потеряв к нему всякий интерес.) Молодой человек, помогите дойти этому кроткому старцу. Ему тоже в суд. Поддержите его за плечо и, главное, проследите, чтобы он не задумывался по дороге и не потерял сандалии. (Целует Сократа.) Иди осторожнее. Смотри по сторонам – теперь по дорогам развелось столько всадников. (Нежно.) Чудовище! (Шепотом.) И только не задавай на суде вопросов. Помни, что это раздражает. Я знаю по себе. И пусть помогут тебе боги! (Падает на колени, поднимает руки к небу.) О боги, помогите Сократу! С о к р а т и М е л е т бегут по улице.
М е л е т. Только следите, чтобы я не сбился с дороги, а то я недавно в Афинах.
Бегут.
А зачем вам в суд? С о к р а т. Я раздумывал над этим целое утро... А зачем вам, молодой человек? М е л е т. Я иду обвинять Сократа. С о к р а т. Сократа? М е л е т. Сократа! С о к р а т. А что же он вам сделал дурного? М е л е т. Ничего. Я даже с ним незнаком. Просто мне с детства надоело, что все называют его мудрейшим. С о к р а т. Я понимаю, это может надоесть.
Афины. Акрополь, у стены Кимона. Х о р священного посольства в Дельфах. К о р и ф е й Х о р а – немолод, с курчавой бородой и короткими седыми кудрями. П е р в ы й а к т е р – юноша, почти мальчик. В то время как Х о р, руководимый К о р и ф е е м, совершает свои молчаливые передвижения, Первый актер начинает облачаться: он надевает котурны, перчатки, удлиняющие руки, затем толщинки и поверх всего – белый хитон. Потом он надевает маску и вставляет в рот глиняный резонатор, чтобы звук был торжественным и гулким.
А к т е р (пробует голос). Ой–йя... Эй–йя... К о р и ф е й (Хору). Мы стоим на холме. Над площадью, где судят мудрейшего из греков. Мы сейчас, как великие боги, которые глядели с высот на битву троянцев с ахейцами. И смерть, и победа, и зубы, грызущие прах, – все зрелище. И актеры торопятся отыграть свою сцену. А к т е р. Обвинители закончили свои речи, и время отвечать Сократу. Появляются М е л е т, А н и т и Л и к о н – древний старец. Л и к о н только что закончил чтение обвинительной речи. Он садится и тут же засыпает. Вперед выходит С о к р а т. Х о р отступает назад, образуя толпу афинян. Справа появляются ученики С о к р а т а – среди них П е р в ы й и В т о р о й. Ропот толпы: "Сократ, отвечай, Сократ!"
С о к р а т молчит.
В т о р о й. Мне страшно.
П е р в ы й не отвечает ему. Ропот толпы.
С о к р а т. Сначала я хочу задать вопросы обвинившим меня. А н и т. Вопросы ты будешь задавать своим ученикам. Здесь будут спрашивать тебя. Здесь суд, Сократ. С о к р а т. Чтобы иметь учеников, надо быть очень мудрым, Анит. Я не знаю за собой подобного качества. Поэтому у меня нет учеников, а есть только – беседующие с Сократом... Афиняне! Вся моя жизнь протекла в этих беседах: я задавал вопросы вам и всегда был готов ответить на любой из ваших вопросов. Позвольте мне не изменять себе и в этот день. Г о л о с а и з т о л п ы (довольные его смирением). Пусть спрашивает! С о к р а т. Спасибо, сограждане. (Мелету.) Ты обвинил меня, пифиец Мелет. Но я хочу спросить тебя: давно ли ты меня знаешь? М е л е т (насмешливо). Очень давно, Сократ. С о к р а т. Ты уверен, Мелет, что сейчас ты всех нас ловко обманул. Но ты сказал правду. Ты знал меня очень давно, с рождения. И все вы – тоже.
Ропот толпы.
Как только вы появились на свет, вы сразу услышали: "Есть в Афинах хитрец Сократ! Он исследует то, что под землей и над землей. Он добирается до неба – туда, где звезды образуют великий порядок. И этому хитрецу ничего не стоит доказать юношам, что белое – это черное, и не щадит он даже бессмертных богов!" Это говорил обо мне не ты, Мелет, не ты, Анит, не ты, старый Ликон. Это говорили вы все! Это говорила молва!
Ропот толпы.
Есть защита против людей, но против молвы нет защиты. У нее тысячи уст, и у нее громоподобный голос. Ее нет, и она везде! И поэтому я знал давно, что осужден. И я всегда ждал сегодняшнего дня и готовился к нему. Он наступил! И в этот страшный мой день я отвечаю молве, афиняне! Все ложь! Сократ не посягал на богов! Сократ не устремлялся мыслями во владения Зевса и не исследовал того, что под землей, хотя я не вижу в этом ничего дурного.
Ропот толпы.
Просто для этого я был недостаточно мудр, афиняне! Единственное, что я осмелился сделать предметом своего исследования, – это человек. Это – я, это – вы, это – все мы, смертные. Я пытался понять, чем нам руководствоваться. Что такое добро и зло в каждом случае. Вот уж семьдесят лет мне, а я все не устаю исследовать человека и удивляться ему. Как много тут неожиданного, афиняне! Порой кажется – добро. Ну совершенно ясно, всем ясно – добро!.. А исследуешь поглубже, и выходит, что – зло, несомненное зло!
Ропот толпы.
Вот слушал я сейчас речь Ликона. Замечательная речь! Как искусно он обвинял меня! И я подумал, какое это прекрасное искусство – красноречие... Но тут же, по вредной своей привычке, усомнился. Точно ли прекрасно искусство красноречия? И вообще, искусство ли оно?
Гневный ропот.
Я разделяю ваше негодование! Сам негодую на себя! И чтобы тотчас развеять мои глупые сомнения, давайте обратимся к мудрому Ликону. (Кричит.) Ликон! Ликон!.. Мудрый старец спит. П р о д и к (выходит вперед). Я готов побеседовать с тобой, Сократ, вместо Ликона, о прекрасном искусстве красноречия. С о к р а т. Как хорошо! Здесь Продик – друг моего детства. Он – искусный оратор и наверняка легко убедит всех нас, что красноречие... П р о д и к (твердо). Красноречие – прекрасно, и оно великое искусство! С о к р а т. Браво! Я чувствую, сомнения отступают. Ну в чем же все–таки его красота? П р о д и к. Например, в пользе, Сократ, в огромной пользе для владеющего этим искусством. С о к р а т. Например? П р о д и к. Например, если я позову сюда врача... даже самого знающего из врачей... то, обладая красноречием, я легко докажу народу, что понимаю больше в вопросах врачевания, чем этот, самый знающий из врачей. Веришь ли ты, что я могу так сделать, Сократ? С о к р а т. Верю. П р о д и к. Даже больше того, я смогу добиться при помощи красноречия, что сограждане изберут врачом меня вместо этого, наилучшего из врачей. С о к р а т (потрясен). Тебя, который ничего не смыслит в врачевании? П р о д и к. Да! С о к р а т. Замечательно. (После паузы.) Но оттого, что тебя изберут врачом, ты ведь не станешь врачом на самом деле? П р о д и к. Ну конечно, нет. С о к р а т (наивно). И не сможешь вылечить никого из нас? П р о д и к. Ну конечно, нет. С о к р а т. Что же выходит? Значит, красноречие – это средство, при помощи которого один невежда умеет доказать другим невеждам, что он – знаток, хотя таковым не является. (Гневно.) Но ведь это зло, Продик! А может ли прекрасное быть злом? Что же ты молчишь? Ну, смелее, Продик, друг детства! П р о д и к. Пожалуй, нет, Сократ.
Ропот толпы.
С о к р а т. Именно. Но мы еще не решили, искусство ли вообще красноречие. П р о д и к. А что же оно такое? С о к р а т. Занятие. Только – занятие, которое требует души угодливой и дерзкой, наделенной природным даром обращения с людьми. Ибо охотится оно не за высшим благом и истиной, но за человеческим безрассудством и манит его лестью и красивыми словами!
Раздраженный ропот толпы.
Это такое же занятие, как поварское дело. Как часто, афиняне, подобно неразумным детям, мы предпочитаем повара, лезущего к нам с вредными яствами, суровой истине искусства врача. (Мягко.) Вот до чего мы дошли вместе с Продиком в приятной беседе! Я вел много таких бесед в жизни. Потому что при скудной моей мудрости... (Замолчал. Вдруг гордо.) Все ложь! Сократ – мудр, афиняне! Когда спросили дельфийскую пророчицу, кто мудрейший из греков, она ответила: "Сократ!" В т о р о й. Зачем он раздражает их? П е р в ы й. У него слабеет память. Пророчица сказала: "Софокл – мудр, Еврипид – мудрее, но Сократ – мудрейший". С о к р а т. Дельфийский бог назвал меня мудрейшим только за то, что я знаю, как мало значит моя мудрость! За то, что я неустанно сомневался – утром, днем, вечером! И оттого я вел беседы с вами! Сократ мечтал, что в результате этих бесед вы наконец–то станете различать главное: стыдно заботиться о выгоде, о почестях, а о разуме и о душе забывать. И я надоедал вам своими беседами и беспокоил вас сомнениями. Я жил, как овод, который все время пристает к коню. К красивому, благородному, но уже несколько обленившемуся коню и поэтому особенно нуждающемуся, чтобы хоть кто–то его тревожил. Это опасное занятие – беспокоить тучное животное. Ибо конь, однажды проснувшись, может пришибить ударом хвоста надоедливого овода. Не делайте так, афиняне! Я стар, но еще могу послужить вам. А другого овода вы не скоро найдете. Ведь получаю я за эту работу только одну плату – вашу ненависть! Свидетельством тому моя бедность и сегодняшний суд.
Ропот толпы.
В т о р о й. Он прекрасен! Сократ! П е р в ы й. Но это уже не лучший Сократ. Это – старый Сократ, склонный к многословию и сентиментальности. Если бы ты слышал его раньше. Никаких призывов к чувству. Одна божественная логика. А н и т (Сократу). Сколько у тебя детей? С о к р а т. Трое, Анит. А н и т. Как он горд, афиняне! Он не хочет нам сказать, что у него трое маленьких детей. Два подростка и один совсем ребенок. Почему ты не привел их в суд, Сократ? Ведь так делали все, чтобы разжалобить народ. С о к р а т. Наверно, Сократу не стоит вести себя так позорно. А н и т. Он не только требует, чтобы мы оставили ему право досаждать и впредь своими попреками городу.
Ропот толпы.
Сократ хочет еще подчеркнуть свое особое положение, свою особую гордость. Он не нуждается в вашей жалости, афиняне!
Грозный ропот толпы.
С о к р а т. Впервые я соглашаюсь с тобой, Анит. Смерть не стоит унижений, тем более для старика. Ведь даже если вы меня помилуете, вряд ли это сделает меня бессмертным – при всем могуществе Афин. (Сурово.) Но полно! Вы дали присягу судить меня по правде, и я не стану мешать вам жалобами родственников. Судите меня, афиняне! К о р и ф е й. Они голосуют. Пять сотен человек бросают камешки в две урны, чтобы решить судьбу философа. Х о р. Стук камней... Говор толпы... К о р и ф е й. Как маленькие дети – все забавы. В т о р о й (шепотом, Первому). Если они его осудят, клянусь...
А н и т, стоящий на другом конце, вдруг вздрогнул и обернулся. Потом снова застыл в ожидании.
П е р в ы й (Второму). Ты ничего не сделаешь, не посоветовавшись, Аполлодор. В т о р о й. ...Или не так. Мы подкупим стражу и выкрадем его. У меня есть много денег... Как нелепо: в Афинах жил самый прекрасный, самый благородный человек, жил ради них...
Рев толпы.
К о р и ф е й. Они подсчитали. Двести двадцать один камень брошен в урну, чтобы оправдать Сократа, но двести восемьдесят решили, что он виновен... Они поиграли в камешки. Х о р. Виновный Сократ должен сам просить наказание у народа. С о к р а т. Я удивлен, сограждане. Выпади на тридцать камешков меньше, и я был бы оправдан. Сошлись три мудрых, три смелых обвинителя – и всего тридцать камешков!.. Итак, какое наказание я назначил бы себе сам за свои преступления?.. За то, что никогда не давал себе покоя... За то, что всегда шел туда, где мог убедить вас, что нельзя все время заботиться о чинах, о речах в народном собрании, об участии в управлении и заговорах... За то, что призывал вас думать о самих себе, чтобы каждому стать лучше... Что я назначу себе в наказание за такую свою жизнь?.. Я кормил бы себя бесплатными обедами, как кормите вы тех, кто побеждает на Олимпийских играх. Потому что те, кто побеждает в состязаниях колесниц, дают вам мнимое счастье, а я пытался дать подлинное. Они – повара, я врач. (Усмехнулся.) Кроме того, они здоровы и не нуждаются в бесплатном питании, а я, увы, уже нуждаюсь!
Гневные крики в толпе.
Но я слышу, у вас другое мнение. Что ж, давайте исследуем и другие наказания для Сократа. Итак, первое: вы можете заключить меня в тюрьму. Но я люблю свободу! Я не смогу жить в неволе, и тюрьма для меня хуже смерти! Запомните это, судьи!.. Можно отправить меня в изгнание. Но и это будет неразумно: если вы, мои сограждане, не вынесли моих наставлений, то почему их должны выносить другие! А если на чужбине я откажусь наставлять юношей мудрости, они попросту изгонят меня за бесполезность. Если же я начну их наставлять, меня изгонят их отцы, как это сделали вы!.. Вы скажете, сограждане: но разве Сократ не может жить в Афинах спокойно, никого не уча? Не могу! Свидетельством тому нос Анита... Поэтому, афиняне, у вас есть только два наказания для Сократа: бесплатные обеды, или... (Засмеялся.)
Афины после суда. Стемнело. С факелами в руках возвращаются С о к р а т и его ученики.
В т о р о й. Что теперь делать? С о к р а т. Быть мудрым и ждать приговора. В т о р о й (шепотом). Сократ, мы устроим побег.
П р о д и к с факелом в руках догоняет С о к р а т а.
П р о д и к. Ты победил меня сегодня, Сократ, но я... улыбаюсь. С о к р а т. Это означает, что ты нарочно позволил мне победить себя, как друг детства. П р о д и к (не желая замечать насмешку). Ты совсем бодр, Сократ, после такого суда! А я, знаешь ли, сильно устаю к вечеру. Хотя я и помоложе. Ты могуч, Сократ. Но зато днем я чувствую себя молодым. Мне кажется, если бы не вели люди этот проклятый счет годам, я чувствовал бы себя совсем молодцом... А ты действительно не боишься смерти? С о к р а т. Нет, Продик. П е р в ы й (торжествующе). Сократ! П р о д и к. А я боюсь... Вокруг все время уходят сверстники. Живешь, как в порту, когда ждешь свой корабль и смотришь, как отплывают, отплывают... Ну, прощай, Сократ! Мы с тобой вместе начинали, не думал, что так все печально окончится. (Помолчав.) Я очень хотел бы поговорить с тобой... перед... С о к р а т. Я всегда рад беседе, Продик. Даже... перед... (Засмеялся.)
Голос К с а н т и п п ы из темноты: "Сократ, Сократ!" П е р в ы й (торопливо). Сократ, быстрее! В т о р о й. Мы приготовили все для пира!
Голос К с а н т и п п ы: "Сократ! Сократ!"
С о к р а т. Нет. Сегодня я должен быть с нею. Это моя последняя ночь в моем доме. Я всегда жил на улицах, на базарах, в портиках храмов.
Голос К с а н т и п п ы: "Сократ! Сократ!"
Она все пыталась устроить "дом", а я смеялся. Но сейчас мне показалось, что я люблю свой дом. Во всяком случае, я хочу провести в нем последнюю ночь. П е р в ы й (сурово). Это говорит не Сократ. Сократ когда–то замечательно ответил Кимону из Самоса. Когда тот спросил Сократа, откуда он родом, Сократ ответил ему: "У меня нет дома, я – гражданин вселенной!" С о к р а т. Было... Было... Удачный ответ.
Голос К с а н т и п п ы: "Сократ, я чувствую, ты здесь!"
Я вас прошу сделать веселые лица, иначе завтра она приведет детей в суд. И побыстрее спрашивайте, если у вас остались важные вопросы. В т о р о й. О побеге. С о к р а т. Пустое. П е р в ы й. Я всегда хотел спросить тебя. Сократ, о чем ты думал в ту ночь, которую ты простоял в задумчивости, – перед битвой при Потидее? С о к р а т. Это важно. Это было во время отступления. Я шел пешим, защищая отступавших. Я убил многих, и люди падали и грызли зубами землю вопя от боли... А потом, ночью, я стоял без сна в кромешной тьме и вдруг ясно вспомнил, как они стенали и рушились на землю... И мне стало больно в животе. И тут я понял, что есть – общее "я"... что мое "я" – есть у другого, и он тоже "я". Я убивал "я"! Входят К с а н т и п п а и Г е р а к л с факелом.
Все хорошо, Ксантиппа! К с а н т и п п а (тихо). Они осудили тебя... С о к р а т. Да. К с а н т и п п а. На смерть... С о к р а т. Приговор вынесут завтра. К с а н т и п п а. Ты не бойся, старенький Сократ... Я не буду стенать, царапать грудь и мести косами пол. Все будет очень тихо. Пошли, родной! П е р в ы й и В т о р о й. Спокойной ночи! К с а н т и п п а. И вам того же – спокойной ночи!
Афины. Ночь. Дом М е л е т а. А н и т и М е л е т. А н и т оглядывается.
М е л е т. Не нравится? Бедновато? А н и т. Я всегда рад посетить дом друга. М е л е т. Нам непросто дружить с тобой, Анит. Разница в возрасте... Все сыновья похожи на Эдипа, и у них в крови – убить своих отцов. Об этом твердят все. А то, что папаши завидуют сыновьям и не прочь при случае их съесть живьем, как Сатурн своих возлюбленных деток, – об этом молчок?.. Но когда же ты представишь меня Хору? А н и т. Мы договорились – после приговора Сократу. М е л е т. Это официально. А неофициально, просто, чтобы познакомиться...
М е л е т не договорил фразы. Появляется гетера Г а р п и я. Она молода и прекрасна.
(Почти испуганно.) Зачем? А н и т. Это прекрасная Гарпия. Она была на суде, и ей очень понравилась твоя речь. Она упросила меня познакомить ее с тобой. Г а р п и я. Это так, Мелет. М е л е т (засмеялся, стараясь не глядеть на Гарпию; Аниту). Ты хочешь заплатить мне шлюхой? А н и т. Ну, зачем так. Ты выше человеческих слабостей, ты нас предупреждал. Просто божественные Парки прядут нити нашей судьбы, и в твоей судьбе сегодня запуталась женщина. Прощай! М е л е т (испуганно). Куда ты?..
Но А н и т уходит.
Г а р п и я. Поэт боится меня. М е л е т (стараясь говорить грубо). Садись, девка! Г а р п и я. Мне больше нравилось, когда ты называл меня "шлюхой", суровый поэт. Мне уйти? М е л е т (после паузы). Откуда ты родом? Г а р п и я. Еще можешь спросить, который сейчас час. (Засмеялась.) Я из Сицилии, робкий поэт. (Чуть насмешливо.) Конечно, старая история: захватили город, убили отца и братьев и взяли меня в рабство. М е л е т (неловко). Бедная! Г а р п и я. Вот видишь, всего один поэтический рассказ, и я уже бедная вместо шлюхи... торопливый поэт! М е л е т. Девка! Тварь! Я тебя ударю! Ты издеваешься...
Г а р п и я молчит, улыбается.
Прости... Говори дальше. Г а р п и я (чуть серьезнее, так что юмор теперь почти не заметен). Была рабыней. Меня хлестали по рукам – бичом. (Протягивает к нему руки.) Здесь – отметины.
М е л е т дотрагивается до руки Г а р п и и.
Этот рубец... И еще выше, у плеча... М е л е т вдруг прижимается губами к ее руке.
(Хохочет.) Чувствительный поэт. М е л е т (яростно). А дальше убийца твоего мужа поселил тебя в своем доме? А дальше ты жила с ним! (Задыхаясь.) И ты рожала ему детей! Ты переливала кровь убийцы мужа в кровь его ублюдков! Г а р п и я (хохочет). Ревнивый поэт! М е л е т. И он за это отпустил тебя! Г а р п и я. Так хотели боги. М е л е т. Я плюю на ваших богов! Я в них не верю! (Целуя ее руки.) Никому не верю! Я тебя увидел в первый мой день в Афинах! Ты шла вдоль портика храма! Я часто заглядывался на женщин! Они меня не замечали. Но когда прошла ты, я перестал их видеть! Я называл тебя последними словами! Я все знал о тебе. (Кричит.) Но я не мог тебя забыть! Ты мне снилась. И когда сегодня ты вошла, я испугался! Я по правде понравился тебе на суде? Г а р п и я (без выражения). Очень, рыбочка моя! М е л е т (опускается у ее ног и зарывается головой в колени). Я расскажу тебе все! Я был нищ, уродлив, болен и один... И вот однажды я решил: жизнь коротка, она проходит, а я не жил! И я переменил свою жизнь! Я хочу... всего. Поэтому нет больше того, чего бы я не совершил во имя... всего. Я – свободен! Никаких обязанностей! Я! Я! И я крикнул об этом богам! Это было ночью, в поле. И вдруг раздался удар грома. Я понял, что Зевс недоволен, и тогда я заставил себя крикнуть снова: "Плюю на вас, бессмертные боги!" Г а р п и я. Только не смей при мне клясть богов, миленький. Я боюсь. М е л е т. А заниматься... этим? Г а р п и я. А "этим" занимались сами боги, они веселые и любят любовь. М е л е т. Дурочка! (Схватил ее.) Ты будешь сильно меня любить? Г а р п и я (умело вырываясь). Какой неловкий – одни синяки от тебя. Я буду тебя любить, но сейчас я пойду. Не уговаривай: я люблю спать одна и обязательно дома. А завтра вечером моя козочка ко мне придет? М е л е т (пытаясь огрызнуться). Девка! Г а р п и я (холодно). Чтобы я не слышала больше этого. М е л е т (торопливо). Значит, до завтра?
Г а р п и я молчит.
(Заискивающе.) До завтра? Г а р п и я (чуть стукнула его по лицу). И захвати с собой какой–нибудь подарок. Твоя ласточка давно мечтает о серебряном треножнике, например. М е л е т (жутко). Ты по правде меня любишь? Г а р п и я. Да, поцелуй меня, но без синяков.
Он ее целует.
И надень хитон получше и вымойся. До завтра, любимый! М е л е т. До завтра!
Г а р п и я уходит.
Какая ночь!.. Я не смогу спать... (Улыбается.) Что же мне делать? Нет... я не могу спать. (Смеется.)
Афины. Рассвет. В Акрополе М е л е т и Х о р священного посольства в Дельфах.
Х о р. Проснулись вершины гор, И в долинах тает прохлада. И смутны тени утреннего мира, И боги поют в высоких сенях Олимпа.
М е л е т. К черту богов! Что вы можете, кроме богов? К о р и ф е й. Ты отнял у нас ночь. Мы показали тебе все, что умеем. Что ты еще от нас хочешь? М е л е т. У тебя дурной характер, старик! Ты наверняка так стар, что помнишь Эсхила. К о р и ф е й. Помню. М е л е т (дразнит). Твоего Эсхила и удачливого красавца Софокла я вгоню в забвение, как они меня вгоняют в сон. (Хохочет, наблюдая безмолвную ярость Корифея.) Послушай, старче, тебе самому не надоело повторять из года в год все эти идиотские эпитеты классиков: "Многорукий Ахиллес", "Многогрудая Кассандра".. Ты хоть вдумайся, ну почему женщина, Кассандра, – и многогрудая? Что она – ощенившаяся сука? Или почему Ахиллеса величают многоруким? Он ведь – герой, а не сороконожка. Я все переменю! К чертям! Сейчас я прочту свои стихи, которые вы будете разучивать... Что ты все время глазеешь на мою шею? К о р и ф е й (глухо). У тебя на ней... родимое пятно. Такие отметины бывают у жертвенных животных. М е л е т (вздрогнул). Болван! Надо слушать стихи, а не глазеть на чужие шеи. Пошли кого–нибудь за глотком вина... По–твоему, что такое поэзия? Ответь, старый глупец, не бойся! К о р и ф е й. Это – крайность: ярость, страсть, гнев, рождение... и убийство. М е л е т. Слова... Слова... Слова...
Входит А н и т.
А н и т. Я ищу тебя повсюду. Солнце поднялось. Пора в суд. М е л е т. Мне нужны деньги. А н и т. Уже? (После паузы.) Много? М е л е т. Сколько стоит серебряный треножник? (Торопливо.) И не забудь сегодня, после приговора, объявить, что мою песню будут исполнять... А н и т. Мы ничего но забудем, славолюбивый Мелет. (Гладит его по волосам.) Спокойный Мелет... Кроткий Мелет.
А н и т дает М е л е т у деньги, и только после этого М е л е т сбрасывает его руку.
Афины. Утро. Суд. С о к р а т, М е л е т, Л и к о н, который, как обычно, спит, А н и т, П р и т а н – должностное лицо в Афинах, ученики С о к р а т а.
П р и т а н (выступая вперед). Сократ, сын Софрониска из дема Алопеки. Мы вынесли тебе приговор – смерть!
Молчание толпы.
Говори последнее слово. С о к р а т. Мне жаль вас, афиняне. Теперь о вас пойдет дурная слава. Люди, склонные поносить наш город, а их немало, ибо Афины – город великий, эти люди получат право кричать на всех перекрестках, что вы убили старого мудреца. Они даже добавят – великого старого мудреца, чтобы ещё больше вам досадить. Все неразумно: если я вам уж так докучал, вы хоть немножко набрались бы терпения, хоть чуточку подождали, и все случилось бы само собой – ведь вы знаете мой возраст, нетерпеливые сограждане!
Молчание толпы,
(Ученикам.) Мне хотелось, чтобы вы, беседовавшие со мной, рассказали впоследствии, что я был осужден не потому, что мне не хватило доводов на суде. Доводы мои не слушали. Вместо них сограждане ждали только покаяния. Ждали, чтобы я отрекся от себя словом, сказал все, что привыкли здесь слушать от других.
Ропот толпы. Но все вы помните: в дни молодости, когда я сражался с оружием за великий город Афины, мне не раз угрожала смерть. И никогда я не прибегал к бесстыдству и трусости. А ведь на войне, как в суде, так легко убежать от смерти. Надо только бросить свое оружие и обратиться с мольбой к преследователям. Надо только забыть себя и согласиться делать что угодно... Нет, избегнуть смерти не трудно, труднее избегнуть человеческого падения. Оно настигает быстрее смерти. И вот меня, человека старого и оттого медлительного, легко настигла стремительная смерть. А вот моих обвинителей, людей молодых и проворных, настигло то, что бежит быстрое смерти,–человеческое падение... Время перед смертью благоприятно для предсказаний. И поэтому, умертвившие меня сограждане, я хочу предсказать вам будущее. Убив меня, вы думаете избавиться от необходимости давать отчет в праведности жизни своей. Но случится обратное! Ведь это я сдерживал до сих пор всех ваших обвинителей. Ведь это мой авторитет не давал раскрыть им рта, потому что всем было известно, что судил Афины один я! Теперь у вас появится тьма новых обличителей, и они будут беспощаднее – оттого, что будут моложе!.. И еще. Я хочу обратиться ко всем, кто голосовал за мое оправдание. Побудьте со мной, друзья мои, пока не истекло время моей речи. Не печальтесь обо мне. Если правду говорят, что умереть – это значит стать ничем, тогда смерть – это сон без сновидений. Тогда она для меня просто приобретение. Ведь если сравнить ночь, когда спал крепко и даже не видел снов, с большинством ночей, таких трудных, таких беспокойных, особенно в моем возрасте, – я уверен, что всякий, даже сам царь, изберет эту спокойную ночь... С другой стороны, если правду говорят, что смерть – это переселение душ отсюда в иное место, и если верно предание, что в том месте находятся все умершие до нас, – тогда есть ли что–нибудь заманчивее смерти? Ну, представьте себе, увидеть вместо всех этих рож (жест в сторону обвинителей) лицо Орфея или лицо Гомера... Да, я готов умереть тысячу раз, если это правда! И уж там–то мне дадут наконец спокойно разбирать поступки тамошних обитателей! Без страха наказания! Вы представляете, какое мне готовится блаженство? Я испытаю тех, кто истинно мудр или только казался нам мудрым, кто затевал великие воины и истреблял целые народы. Я смогу без страха развенчать одних и уверовать в других.
Ропот толпы: "Довольно! Последнюю просьбу, Сократ!"
Что ж, с легким сердцем. Я прошу вас, сограждане, о моих сыновьях.
А н и т усмехнулся.
Да, ты так мечтал услышать об этом, Анит, сильный Анит, победительный Анит, и вот я прошу о своих детях. Если когда–нибудь, афиняне, вам покажется, что сыновья мои заботятся о деньгах, о должностях, о красивых речах больше, чем об истине и добродетели, донимайте их так же беспощадно, как донимал вас я! И если они, не представляя из себя ничего, вообразят о себе многое, – укоряйте их так же беспощадно, как укорял вас я. И тогда вы воздадите по заслугам и мне и моему потомству. Вот все, что я прошу у вас перед смертью. Но пора идти отсюда: мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить. А что из этого лучше, неведомо никому, кроме богов.
Шум расходящейся толпы. К С о к р а т у бросаются ученики. Одновременно подходит Т ю р е м щ и к.
Т ю р е м щ и к. Будем одеваться, старичок! (Начинает заковывать в кандалы руки и ноги Сократа.) П е р в ы й. Ты был сегодня, как прежде. Я преклоняюсь перед тобой. Я все записал.
Подходят А н и т и М е л е т. А н и т. Прощай, Сократ! М е л е т. Рад, что ты счастлив умереть, рад, что мы совсем не огорчили тебя. С о к р а т. Я тоже поздравляю вас, мои обвинители. (Подставляя руку тюремщику.) У убийц и у убитых ими – одна судьба. Если чтут убитого, обязательно помнят убийцу. Значит, покуда буду бессмертен я – будете бессмертны и вы. А молодому Мелету это так необходимо, ведь он поэт. Ну, радуйся, юноша! В твоих яростных глазах, в твоих нервных руках уже нет тления! (Хохочет.)
Врывается К с а н т и п п а с детьми.
К с а н т и п п а. Сократ! Подлый! Сократ! Что ж ты наделал! (Бросается на тюремщика с кандалами.) Не трогай его, негодяй, у него больные ноги!
Ее оттаскивают ученики.
(Вырывается.) Сократ! Любимый! Отец дома!.. Кричите! (Дергает за уши сыновей.)
Сыновья вопят. Стража уводит С о к р а т а. За ним идут ученики. Остаются уснувший Л и к о н, вопящая, подняв руки к небу, К с а н т и п п а и испуганные дети.
Афины. Глубокая ночь. У дома гетеры Г а р п и и. Появляется М е л е т с факелом. Он пьян.
М е л е т (тщетно стучит в дом). Я – бессмертен! Я – бессмертен!.. Открой, шлюха! Я разбужу всю улицу... Открой, девка, Мелету, имя которого в веках.
Из дома Г а р п и и выходит А н и т. С ним – р а б с факелом. Анит? (Хохочет.) Значит, мы оба? (Хохочет.) А н и т. Опять пьян? Ты быстро пристрастился... Я жду тебя, Мелет. М е л е т (хохочет). Где? А н и т (насмешливо). Ты забыл?.. Ведь сегодня я должен официально представить тебя священному Хору. М е л е т. Думаешь, я скоро отсюда освобожусь? (Хохочет.) Думаешь... А н и т. Я жду тебя у стены Кимона. До встречи!
В доме гетеры Г а р п и и. М е л е т и Г а р п и я.
Г а р п и я. А где треножник, поэт? М е л е т. К чертям треножник! Что он здесь делал? (Хватает амфору и разбивает ее.) Молчать! Г а р п и я. Федр!
Входит р а б огромного роста.
Ударь его, Федр! М е л е т. Ты что... свободного грека...
Р а б бьет его.
Г а р п и я. Еще раз, Федр.
Р а б снова бьет. М е л е т падает.
М е л е т. Не надо. Г а р п и я. Не надо его больше бить, Федр.
Р а б уходит.
М е л е т (сидя на полу). Ты меня любишь? Г а р п и я. Я тебя очень люблю, козочка! М е л е т (сидя на полу). Я тебя страшно люблю. Хочешь, я на тебе женюсь? Великий Перикл женился на Аспазии, а она тоже была шлюхой. Hy и что? Сама богиня Венера, разве она не... Г а р п и я. Федр!
Входит р а б.
(Мелету.) Сколько раз я тебе говорила, птенчик, что запрещаю при мне оскорблять богов. Я боюсь. (Рабу.) Федр! М е л е т (вскакивая). Не надо меня бить... Г а р п и я. Он ударит не больно. Просто чтобы боги видели, что я их чту.
Р а б бьет и уходит. М е л е т снова на полу.
Бедняжечка, нельзя оскорблять богов. И очень плохо, что козочка напился и не принеc мне треножник. Ведь ты меня любишь? М е л е т. Да! Да! Г а р п и я. А сейчас ты пойдешь к Аниту и попросишь у него денежки. Он мне сам говорил, что ты можешь у него их попросить. М е л е т. Плевал я на деньги. Г а р п и я. Какая сердитая у меня рыбочка. Очень хорошо, что ты на них плюешь. А ты их для меня попроси. (Сухо.) И без денег не приходи. И обязательно чтобы был в новом хитоне. Федр!
Входит р а б.
Проводи господина к Акрополю, его там ждут. (Нежно.) Надо уметь любить женщину, дорогой! Прощай, любимый, и возвращайся быстрее.
Р а б выталкивает М е л е т а и тотчас возвращается.
(Рабу.) Эту записочку ты передашь актеру Килликию, такой белокурый, совсем молоденький. Скажи, что я жду его завтра. Афины перед рассветом. Акрополь. Х о р и А н и т. Появляются р а б с факелом и М е л е т.
М е л е т (Аниту). Мне нужны деньги. Mне нужны эти совиные рожи на золоте – деньги твоих Афин. А н и т. Лес плодит сов, но я не рожаю деньги, добрый Мелет. Кроме того, по–моему, ты здесь не за тем: Хор выстроился – и все внимают и ждут твое сочинение. М е л е т. Песню захотели? Ну что ж, я прочту вам песню. Она называется... Нет, название потом. (Читает.) Если ты скажешь, что я ослеп, Я выверну веки и выдавлю глаза. Если ты скажешь, что я немой, Пусть вырежут мне язык. Если ты скажешь, что я уже мертв, Убью самого себя. Чтобы правою всегда оказалась ты, Вечно лгущая и недостойная... Ты – как проезжая дорога, По которой ездит всякий, Но я молюсь тебе. Ты – как захватанный руками сосуд, Откуда не пил только ленивый. Но я молюсь тебе. О будь чиста, как красива, О будь чиста, как пошла, О будь чиста, как похотлива! О будь чиста, как зла! Обмани меня любовью, Я буду рад. Обмани меня слезами, Я буду рад. Потому что буду знать, Что на мгновенье, что, хоть обманывая, Ты подумала и обо мне. Кто любил недостойную, Кто любил продажную, Тот изведал бездны, Тот знает тьму, Тот достоин прощения неба. Это будет называться "Гимн гетере". (Корифею, смеясь.) И я хочу, чтобы вы исполнили его в Дельфах вместо гимна Аполлону. Я хочу так!
К о р и ф е й не двигается. А н и т смеется.
(Аниту.) Теперь дай мне деньги... Ты все предусмотрел... Я жалок, и мне нужны деньги.
А н и т смеется.
Ты уже знаешь, я продам свое право на песню! Все, как ты ожидал, предусмотрительный Анит! А н и т. Ты недорого продашь свое право на песню. Ты учтешь, что казна Афин разорена... Сколько, Мелет? М е л е т. Сколько... Сколько... (Истерически.) Нет! (Кричит.) Нет! Все–таки – нет! Я не пойду к ней! А они будут петь мою песню! Пускай один раз не будет по–твоему! Я – тварь, но я ненавижу тебя и всех вас! (Корифею.) Строй своих бездельников, старик! Пора репетировать, поднимается солнце.
Никто не двигается.
А н и т. Ты так шумел, Мелет, перед домом Гарпии, что разбудил, наверное, полгорода... И все слышали, как тебя оттуда выволок раб... Поэтому завтра никто не удивится, если Мелета найдут мертвым. Просто все будут считать, что пылкий Мелет покончил с собой от неразделенной страсти. Смерть, достойная поэта... старомодного поэта. Но все же хорошая смерть! В последний раз сколько ты хочешь? М е л е т (в истерике, совсем опьянел от собственной храбрости и неистовствует). Нет! Они будут петь мою песню! Нет! Нет! Нет!
К о р и ф е й Х о р а молча подходит сзади к М е л е т у и, ловко пригнув его голову, всаживает кинжал в шею. Так убивают жертвенных животных. М е л е т падает. А н и т кланяется К о р и ф е ю и молча уходит. За ним – Ф е д р, отдав записку гетеры Первому актеру. По знаку К о р и ф е я строится Х о р. Первый актер, зевая, читает записку гетеры Г а р п и и. Потом, усмехнувшись, прячет ее, надевает маску и присоединяется к Х о р у.
Х о р. Зевс любит дуб, Лавр – Аполлон, Афродите приятен мирт, Оливки – Афине. Хмель возлюбил Дионис. Будем молиться свету, Выйдя в поля и воздев руки к небу И слушая говор богов В дальних священных рощах.
В темнице просыпается С о к р а т. Он садится на ложе и некоторое время пытается понять, где он находится. Потом понимает и улыбается. Его тюрьма окрашивается светом восхода.
С о к р а т. День...
ТЮРЬМА
Афины. Утро. Ф р а с и б у л и А н и т.
Ф р а с и б у л. Я провел дурную ночь, Анит. Должно быть, переменился ветер. В такие ночи от старых ран умирают сверстники. А н и т. Да, была тяжелая ночь, Фрасибул. Сегодня ночью Мелет... тот самый Мелет... закололся. Ф р а с и б у л. Закололся? А н и т. Он был влюблен в гетеру Гарпию, а она предпочла ему актера Килликия. Мелет в отчаянии прибежал к Килликию и у него на глазах закололся. (С усмешкой.) Актер Килликий дал показания и предъявил записку гетеры... (Остановился.) Короче, афинянам все будет понятно. Мелет не был украшением города, и боги быстро призвали его в царство теней. Ф р а с и б у л. Я понял все про Мелета. А н и т. Сократ провел ночь в тюрьме. Ночь прошла спокойно. Ф р а с и б у л. В Афинах сожгли сочинения Протагора, изгнали Анаксагора, объявили безбожником Диагора. По–моему, никто среди эллинов уже по сомневается в благочестии нашего народа и ревностной защите богов.
Молчание.
Я жду ответа. А н и т. Мы должны были приготовить Сократа к смерти. Ф р а с и б у л. Когда великий Перикл умирал и друзья славословили его деяния, он сказал: "То, за что вы хвалите меня, сделали многие. Хвалите меня лишь за то, что при моем правлении не был казнен ни один афинянин!" Я когда–то мечтал о таких же словах. А н и т. Великий Перикл жил в хорошее время. Мягкость и прощение – удел благосостоятельной страны. Крайность – удел тяжелых времен. Ф р а с и б у л. Крайности делают тяжелые времена проклятыми временами. А н и т (упрямо). Сократа нужно было приговорить к смерти. Ф р а с и б у л. Я уже все решил, Анит. Я провел бессонную ночь и все обдумал. Я видел Сократа на войне. Тогда стояла тяжелая зима, и мы выходили на улицу, напялив на себя всю нашу одежду и обвязав ноги войлоком и овчинами. А он выходил – в обычном плаще и босиком. И воины начали роптать, они решили, что он издевается над ними. Тогда один из стратегов для успокоения воинов чуть не велел казнить Сократа... Потом Сократ вернулся, и слава его гремела. В результате Аристофан осмеял его в своей комедии... Потом Сократ стал стар, и власть в Афинах захватили тираны. И главный тиран – Критий, его бывший ученик, позвал Сократа и грозил заключить его в тюрьму за то, что Сократ не хотел прислуживать тиранам... Теперь мы изгнали тиранов, и вот уже мы приговариваем к смерти Сократа... Не слишком ли много для жизни одного старца? Казни Сократа не будет. А н и т. Я никогда не говорил, что Сократа нужно казнить. Я только отмечал, что его надо приговорить к казни, что Сократ не должен жить в Афинах... Великому Фрасибулу еще неизвестно, что вчера, сразу после приговора Сократу, я... своею властью... приказал отправить священное посольство в Дельфы. А это значит, как хорошо известно мудрому Фрасибулу, что ни одна капля крови не может пролиться в Афинах (усмехнулся), пока священное посольство не вернется обратно из Дельф. А это значит, что пройдет не меньше месяца, пока сможет состояться казнь Сократа... А это значит, что за этот срок... что–то случится. Например, мне известно, что ученик Сократа Аполлодор уже собирает деньги на его побег... Ф р а с и б у л. На войне есть одно преимущество, Анит, – там все понятно. "О горькая пернатая стрела!.."
Афины. Тюрьма. Т ю р е м щ и к принес еду С о к р а т у.
Т ю р е м щ и к. Да, не повезло вам: на моей памяти это первый такой случай. Обычно приговорят, и на другой день, к заходу солнца, уже несешь ему чашу с ядом. А тут живи целый месяц! А кормят у нас плохо. А вы, я вижу, старичок не из состоятельных? С о к р а т. Да, я не очень состоятельный старичок. Т ю р е м щ и к. А подкармливаться вам придется, сами видите. Станет это вам в копеечку – целый месяц! А теперь все подорожало. Мне рассказывал дед, что в Сицилии бык стоил раньше две драхмы, а теперь овца стоит двадцать драхм. Раньше раб стоил сто драхм, а теперь за полтораста я купил в Пирее урода, и характер дурной: факел несет ночью, будто одолжение делает. С о к р а т. А может быть, это опять Эзоп? Т ю р е м щ и к. Что вы сказали? С о к р а т. Так, вспомнил старую историю про одного раба. Т ю р е м щ и к. Я к чему все это говорю: сейчас я к вам пропущу одного господина. Отчего ж не пропустить? Я ведь понимаю – вам скучно, и господин очень просит. Отчего ж не сделать одолжение людям, хотя и не положено. Но раньше овца стоила... а теперь... Вы уж намекните ему.
Входит П р о д и к.
П р о д и к. Рад тебя видеть, Сократ. С о к р а т. И я рад тебя видеть, Продик. Но особенно рад тебя видеть он (жест в сторону тюремщика). Жизнь, говорят, подорожала, особенно жизнь баранов. Она теперь стоит... Т ю р е м щ и к . Сорок драхм. С о к р а т. Поэтому, если ты хочешь беседовать с живым Сократом, который в неволе, – помоги сделать мертвым барана, который еще на воле. П р о д и к (передавая деньги, тюремщику). За это ты впустишь женщину.
Т ю р е м щ и к кланяется и уходит.
Это Ксантиппа. Она придет к тебе следом за мной. С о к р а т. Что с тобой, Продик? В тебе была всегда тьма достоинств, но щедрость не была в их числе. П р о д и к. Я пришел покаяться перед тобой, Сократ. С о к р а т. В чем же, Продик? П р о д и к. Мы дружны с тобой с детства, хотя я много моложе. С о к р а т. На три года. П р о д и к. Но выгляжу я намного моложе. Между нами всегда было соперничество... неосознанное, что ли... как между сверстниками. Мы пошли с тобой разными путями: я стал известным оратором, учу ораторскому искусству, ты – философ. Я всегда с удовольствием следил за тобой, хотя и не во всем одобрял и не всегда принимал твои взгляды. Но есть люди, которым они нравятся, и пускай! Короче, отношения у нас развивались нормально. Не так ли? С о к р а т. По–моему, тоже. П р о д и к. Но, понимаешь, что вышло. Обвинительную речь, которую против тебя произнес старец Ликон... С о к р а т. Да? П р о д и к. Старец Ликон... С о к р а т. Ты его уже назвал. П р о д и к. Эту речь, видишь ли, сочинил ему... я.
Пауза.
С о к р а т. Зачем же? П р о д и к (оживившись его спокойствием). Понимаешь... Ликон... как–то приходит ко мне и говорит: "Сократа все равно осудят, а мне трудно писать речь, я старенький. А ты, говорит, Продик, у нас великий оратор. А я старенький..." С о к р а т. Значит, ты просто помог из уважения к старости. П р о д и к (как всегда, стараясь не замечать насмешки). И кроме того, я решил: лучше я напишу речь за Ликона, чем другой... Ведь я твой друг и сделаю это мягче... сладкозвучнее, что ли... Ты наверняка это почувствовал? С о к р а т. Я сразу это почувствовал. Я так и сказал себе: "Замечательную речь держит против меня Ликон, мягкую и сладкозвучную". Правда, в конце он почему–то предложил казнить меня, но это мелочь. П р о д и к. Сократ, ты знаешь, я верю в богов. Я вообще не люблю ссориться с людьми, особенно с людьми мертвыми, и я не хотел бы, чтобы ты умер, не простив меня... затаил что–то недоброе... и после смерти... посещал меня. С о к р а т. Это жестоко, Продик! Ты хочешь лишить меня своего общества после смерти. Ни в коем случае! Такой оратор! П р о д и к. Сократ... С о к р а т. Такой прекрасный собеседник, ни за что!.. П р о д и к. Перестань шутить. Ты знаешь, как трудно в нашем возрасте засыпать. Я буду думать все время... Мне будет казаться... У меня плохой сон! Сократ, ты должен простить меня. Я прошу... Очень прошу тебя. С о к р а т. Знаешь, пожалуй, я прощу тебя, но при одном условии. Тебе шестьдесят семь лет. И за все эти годы, Продик, я не слышал от тебя ни одной мысли, которой не знали бы все. Ты известный оратор, ты даже учишь красноречию других, – так что, будь добр, чтобы спасти свой будущий сон, открой мне одну, хотя бы одну истину, которую не знали бы все, и я тотчас прощу тебя. П р о д и к (усмехнулся). Даже если тебе будет больно? С о к р а т. Даже так. П р о д и к. Ну что ж, я верю тебе, ты всегда был хозяином своего слова... Итак, я считался твоим другом, Сократ, но я всегда ненавидел тебя! С о к р а т (укоризненно). Ну что ж тут нового, Продик! Разве не известно, что больше всех нас ненавидят те, кто считаются нашими друзьями!.. Но не печалься. Постарайся объяснить мне, за что ты меня ненавидел. Может быть, здесь мы почерпнем с тобой нечто новое и неизвестное? П р о д и к. Твоя мудрость всегда казалась мне глупостью, и я очень радовался, когда Аристофан написал про тебя комедию. И высмеял тебя. Я много хохотал тогда. С о к р а т. Я тоже. Комедия у Аристофана получилась удачная... Это ты заплатил ему за комедию, Продик? П р о д и к (не отвечая). Но что получилось в результате этой комедии? У греков есть одно качество, я его не знал тогда: чем больше кого–то уничтожают, тем больше он их занимает. Греки, как женщины, – их тянет к запретному. И твое имя стало у всех на устах! Когда я понял это, я пошел к Аристофану и просил его написать другую комедию – обо мне. Но он сказал, что нельзя дважды получать урожай с одного поля. Он сказал, что тема закрыта. С о к р а т. Даже здесь тебе не повезло. П р о д и к. И так во всем. Я – красив, ты – уродлив. Ты так уродлив, что кормилицы пугают тобой детей. С о к р а т (сочувственно). Да... Да... П р о д и к. А что в результате? Ты был уродлив до того, что привлекал всеобщее внимание. А я был красив, но недостаточно, чтобы об этом говорили другие. И в результате – опять болтали о тебе! Наконец я добился. Я стал зарабатывать сто пятьдесят мин в месяц за уроки красноречия. Я увеличил наследство отца в сто раз. Об этом должна была пойти слава? Но не пошла. Потому что Протогор зарабатывал чуть больше, а толпа интересуется только первыми... Ты же вовсе отказался от денег, ты объявил, что философу стыдно брать деньги за мудрость. А людям всегда интересно, когда на них кто–то не похож. И опять твое имя было на устах у всех. Ты ходил в грязном хитоне, урод, живущий подачками своих учеников, – и тебя славила вся Греция! Я был красив, умен, богат – и обо мне не знает никто! Я издал свои сочинения. Их читают только мои ученики. Ты даже не потрудился записать свои мысли! Что получилось в результате? Тебе начали приписывать все мудрости, которые когда–нибудь и кто–нибудь произносил! Я не спал ночей и создал наконец достойное изречение! Я попросил за большие деньги высечь его на храме! Чем кончилось? Недавно я узнал, что мое изречение считают твоим! Справедливо ли это? С о к р а т. Ни в коем случае. П р о д и к. А теперь открой мне, Сократ: разговоры о добродетели и т. д. и т. п.– это все хорошо. Но если говорить откровенно, ты жил так по глупости или нарочно? С о к р а т. Ты хочешь спросить, нарочно ли я был нищим, уродом и не издавал своих книг? П р о д и к. Да! С о к р а т. Я тебе открою. Это получилось... насильственно! П р о д и к. Как?! С о к р а т. Видишь ли, ты живешь один. Ты – Продик, сам Продик. А рядом со мной всегда находился некий человек, который меня обличал и мучил. Понимаешь, стоило мне произнести любую истину, которая так ясна нам с тобой, как он тотчас ее опровергал... Я ведь тоже думал, что главное – быть богатым, пользоваться почетом, выпускать свои книги. Но как только я произносил это вслух, он бросался на меня с бранью и приводил тысячу примеров, когда быть богатым, выпускать книги и пользоваться почетом оказывалось стыдно! И что самое ужасное, я никогда не мог от него избавиться. Ибо он жил – рядом со мной, в одном доме, даже в одном теле. И это он мучил меня, задавал вопросы, на которые нам с тобой хорошо известны ответы, а ему – нет. И оттого я не сумел прожить жизнь так, как прожил ее ты. И оттого я – здесь, в тюрьме, а ты пришел сюда ко мне... Но что же у нас получается, Продик? Ведь это ты должен был открыть мне то, чего не знаю я... А у нас выходит наоборот.
Пауза.
П р о д и к. Ну что ж... Я расскажу тебе сейчас, Сократ, и твоему взыскательному другу тоже расскажу. (Медленно.) Сколько у тебя детей, Сократ? С о к р а т. У меня трое сыновей. П р о д и к. Я рад открыть тебе истину: у тебя нет сыновей, Сократ. (Засмеялся.) Пока тебя мучил твой человек... (Замолчал.)
Долгая–долгая пауза.
С о к р а т (поднял голову, улыбнулся, глухо). Посмотри на меня и на себя. Жена нищего, дряхлого философа предпочла ему красивого, богатого, легкоголового Продика. Что ж тут нового? И когда было иначе? В какие времена, Продик? (Почти кричит.) А я просил тебя открыть мне новую истину! Я не прощаю тебя! Я буду являться к тебе! П р о д и к (вскочил). Ступай под землю! Рогатый старик! Смерть в тебе! С о к р а т (вскочил). А что в результате, Продик? За эту смерть они завтра восславят меня и будут ставить мне памятники и поклоняться моей роже – плешивой роже, которой пугали детей кормилицы! П р о д и к (в ужасе). Ты... нарочно? Опять? С о к р а т (хохочет). Ну что ж ты стоишь? Ты мечтал о славе. Я открываю тебе, как ее достичь. Последний твой шанс, Продик: беги и сделай нарочно, чтобы они тоже несправедливо убили тебя! (Хохочет.)
П р о д и к убегает. С о к р а т ложится на ложе. Входит Т ю р е м щ и к.
Т ю р е м щ и к. К вам пришла... С о к р а т. Не пускай ее. Т ю р е м щ и к. Как прикажете.
С о к р а т неподвижно лежит на ложе.
(Словоохотливо.) Правду ли говорят, что вы самый большой мудрец?
Сократ не отвечает. Я почему вас спрашиваю, я не верю слухам. Например, обо мне говорят, что я самый большой дурак. Тогда что же выходит – самый большой мудрец сидит в тюрьме, а самый большой дурак его стережет. Ан не так!.. Вы – славный старичок, я вам кое–что открою. (Шепотом.) Я совсем не дурак, я только притворяюсь. Потому что с дурака взятки гладки и никакого спроса. И никто его не боится, и все над ним смеются, а значит, любят. И так я всю жизнь прожил, и хорошо. Хоть читать и писать не умею, а состою на государственной службе и получаю два обола. Достиг!.. Главное – не выдавать никому, что ты умный. А в душе будь хоть мудрецом, это твое дело. Я сам знаешь какой умный в душе! Когда я одному приговоренному здесь все это рассказал, он даже заплакал. "Эх, говорит, жаль, что ты мне раньше не встретился! Жил бы по–другому...". И все имущество мне завещал... Плохо, что у вас нет имущества.
Врывается К с а н т и п п а.
К с а н т и п п а (Тюремщику). Ты что торчишь тут?! Взял деньги – уходи!
По знаку С о к р а т а Т ю р е м щ и к уходит.
Продик сказал мне... Он негодяй, Сократ... Это все неправда! Это твои дети, Сократ! Твои! Твои! С о к р а т. Я знаю, Ксантиппа. К с а н т и п п а. Он со злости! Он нарочно, чтобы... Сократ! Хочешь, я позову его, он подтвердит? Ты мне веришь?! С о к р а т. Да, Ксантиппа. К с а н т и п п а (прижалась к нему и вдруг начинает плакать). Ты веришь по правде? Клянись! С о к р а т. Клянусь. К с а н т и п п а. Ты взял меня совсем молодой... Ты был старик, а я была... У тебя было столько друзей, и ты всегда с кем–то беседовал... А я слушала и ничего не понимала... Я была совсем молодая, а ты... С о к р а т. Не надо, Ксантиппа! К с а н т и п п а. Ты все время себя побеждал. Сначала ты победил свое тело и выучился ходить босиком зимой. Потом ты победил тщеславие и стал ходить в рваном хитоне. Потом ты победил свою плоть, и она уже не мешала тебе мыслить... И я осталась одна на пустом ложе! А я была совсем молодая, Сократ. А ты не обращал на меня внимания! Мне даже казалось, что ты попросту меня не видишь. Ты вдруг почему–то вообразил, что я красивая, настолько ты не обращал на меня никакого внимания! Ну, погляди на меня, Сократ, какая же я красивая! Ну что ты, с ума сошел, откуда же я красивая! С о к р а т. Ты красивая, Ксантиппа. К с а н т и п п а. Замолчи! Мне было плохо с тобой всегда, а ты решил, что я попросту сварливая. А я никогда не была сварливой, я ею cталa с тобой. И я всегда знала, что я некрасивая, что у меня есть только моя молодость... Что она скоро пройдет, и тогда ничего не останется... А Продик был красив и... С о к р а т. Не надо, Ксантиппа. К с а н т и п п а. Я делала все, чтобы ты узнал, Сократ. Я хотела, чтобы ты ревновал. А ты, как всегда, попросту не заметил меня. Ты продолжал одерживать свои замечательные победы и все совершенствовался... Спасибо тебе, Сократ, за то, что ты был так добр сегодня... За то, что ты терпел все эти годы мой дурной характер... Спасибо тебе... Но это была проклятая жизнь, Сократ! Смешно. Тебя отнимают у меня теперь... Теперь, когда я уже постарела и скоро состарюсь совсем... Когда я начинаю понимать, о чем ты беседуешь с учениками, и даже готовлюсь стать тебе верной женой, точнее, верной матерью. Потому что ты давно уже стал моим четвертым ребенком, моим незаконным четвертым ребенком... И вот в это время тебя отнимают!
Входит Т ю р е м щ и к. Т ю р е м щ и к. Пора. С о к р а т. Иди. К с а н т и п п а. Скажи мне что–нибудь, Сократ. С о к р а т. Ты всегда была верной женой, Ксантиппа. Ты родила мне трех сыновей. И я благодарю судьбу за то, что она дала мне в жены – тебя.
К с а н т и п п а убегает.
(Тюремщику.) И никoгo не впускай... Мне плохо... Иди... Иди!
Т ю р е м щ и к уходит. С о к р а т неподвижно сидит в темноте на ложе.
Афины. Тюрьма. После болезни С о к р а т а. С о к р а т и П е р в ы й у ч е н и к.
П е р в ы й. Сократ! Сократ! (Обнимает его.) Сколько же я не видел тебя! Когда мы узнали, что ты заболел, мы прибежали! Почему ты не захотел нас впустить? С о к р а т. Я подумал, в часы болезни человек не столь приятен и лучше ему быть одному. П е р в ы й. Как ты себя чувствуешь теперь? Ведь ты ни разу в жизни не болел. С о к р а т. Это была не просто болезнь. Это была прекрасная болезнь. Я рад, что ты здесь, и я тебе сейчас все расскажу. А где Аполлодор? П е р в ы й. Он скоро придет. С о к р а т. А где Платон и остальные? П е р в ы й. Все тебе объяснит Аполлодор. С о к р а т (уже думая о своем). Я лежал в бреду и глядел на потолок. Тени ходили по нему, и мне казалось, что это облака и что я лежу у самого неба. Я не узнал свою ладонь, она была похожа на срез дерева. А потом сознание вернулось, и однажды под утро я проснулся весь в поту... Я лежал мокрый, без сил, но почему–то сразу понял, что выздоровел, и заплакал, так мне вдруг стало хорошо. Я понял, что впереди у меня день... день жизни. И я был счастлив и чувствовал любовь ко всем... любовь... П е р в ы й (прекращая записывать). Как странно! С о к р а т. Жить!.. Жить!.. С каждым мгновением возвращались мои силы, и я уже мог ходить. Это оказалось счастьем – просто ходить. И тут я понял, что многого не знал раньше... Раньше я был горд, уважаем, здоров. У меня были дети, дом, жена. А вся моя нищета была попросту выдумка, я в нее играл: ведь я мог всегда заработать много, если бы захотел. Оказывается, нужно было потерять все: дом, детей, семью, здоровье, стать беззащитным перед смертью, как затравленный зверь, нужно было, чтобы сознание погрузилось во тьму и проснулось однажды утром вместе с солнцем; нужно было, чтобы я лежал бессильный, в поту и во мне уже ничего не было, кроме благодарной радости – жить, жить...– все это нужно было, чтобы я вдруг понял... Пойми и ты. Я часто говорил, что зло – это отсутствие просвещения и что все в жизни можно исследовать разумом. Это не так. Я понял в тюрьме то, что не смог додумать тогда, в лагере под Потидеей. Любовь... Любить всех. Понять, что другой – это ты... И любить его... Коли есть в тебе это, только тогда разум сможет подсказать истину... И я никогда не был счастлив так, как в тот миг, когда почувствовал эту любовь в себе. И оттого мне так хочется жить сейчас. И немало из того, что я утверждал прежде, перестало мне казаться сейчас истиной... Что ты так смотришь? П е р в ы й. Тебе действительно хочется жить? С о к р а т. Да! Да! П е р в ы й. А я отчего–то думал, что ты хочешь умереть... С о к р а т. Живое не может хотеть умереть. Живое может лишь достойно принять смерть.
Входит В т о р о й ученик.
П е р в ы й. Ну что ж, Аполлодор порадуется твоей любви к жизни. Прощай! С о к р а т. Куда ты? П е р в ы й. Я должен идти. Аполлодор все объяснит... Ты изменился, Сократ. Я никогда не думал, что тебе так захочется жить. (Уходит.) В т о р о й. Сократ! Сократ! Я не видел тебя почти месяц... (Обнимает его.) С о к р а т. Как живет Ксантиппа, моя жена? В т о р о й. Вчера мы передали ей деньги, и она... Т ю р е м щ и к (заглядывая). Пора! В т о р о й. Нет времени, Сократ!.. Ты наденешь сейчас мое платье. Я останусь здесь вместо тебя. Мы подготовили твой побег, Сократ. Ты отправишься в Фессалию, по пути тебя ждут со свежими лошадьми все – беседовавшие с Сократом. В Фессалии тебя встретит Платон. Т ю р е м щ и к (заглядывая). Быстрее! В т о р о й. Простимся, Ксантиппа и раб с лошадьми во дворе. Что ты молчишь. С о к р а т. Я думаю. В т о р о й. Прости, но нет времени! С о к р а т. Всегда должно быть время подумать! Садись спокойно, Аполлодор, и поразмыслим. Т ю р е м щ и к (заглядывая). Скоро придет новая стража. В т о р о й. Сократ! С о к р а т. От стражи легче спастись, чем от неверного поступка. В т о р о й. Сократ, мы готовили этот побег четыре недели. На днях возвращается посольство из Дельф, и тогда... С о к р а т. Ответь мне, Аполлодор, справедливо ли отвечать злом на зло? В т о р о й. Нет, Сократ. Но... С о к р а т. Ответь, справедливо ли поступили со мной законы моего отечества? В т о р о й. Нет. С о к р а т. Но разве я жил в своем отечестве только потому, что условился, что его законы должны поступать со мной справедливо во всех случаях? В т о р о й. Но... С о к р а т. Отвечай. В т о р о й. Нет, Сократ! Т ю р е м щ и к (заглядывая). Ваша жена ругается. Она стоит во внутреннем дворе и очень сильно ругается. С о к р а т. Это замечательная женщина, Аполлодор. Иметь ее – большое счастье и ответственность. (Тюремщику.) Сходи и объясни Ксантиппе, что ее муж, Сократ, занят беседой. Она знает, как это важно, и поймет.
Т ю р е м щ и к уходит.
Итак, законы вполне резонно могут мне сказать: "Сократ! Согласно нам, законам твоего отечества, отец твой взял в жены твою мать, и ты появился на свет. Ты – есть в некотором роде наше порождение. Согласно нам, ты вскормлен, воспитан и наделен благами. Наконец, согласно нам, ты мог попросту покинуть свое отечество, когда вырос. Но ты не сделал этого. Более того, ты никогда не выезжал из Афин, разве что только нa войну. Даже ради празднеств не покидал ты родной город. Ты даже не путешествовал. Значит, ты не хотел уехать от нас в другой город с другими законами. Значит, мы, законы твоего отечества, тебе нравились, пока относились к тебе справедливо! Но вот сегодня ты претерпел от нас, и что же? Ты уже готов предать нас, а следовательно, и свое отечество. Ты готов бежать от нашего постановления, скрыться из тюрьмы, переодевшись в козью шкуру или в платье Аполлодора, к нашим врагам. Значит, ты решил ответить своему отечеству злом за зло? Но ты учил всегда иначе! Что же тогда тебе делать, Сократ, в чужой стороне? Чем ты станешь там заниматься? Учить справедливости и добродетели? Но, сбежав от нас, ты сам ее первый нарушишь. Тогда чем ты станешь жить в Фессалии? Услаждать себя едой? Но это хуже смерти!". Аполлодор... Аполлодор... Мне очень хочется жить... Но тебе будет стыдно, если твой собеседник Сократ предаст свои убеждения ради жизни... Ты плачешь, Аполлодор? Но почему? Надо радоваться! Мы ведь поняли с тобой, что есть благо, и не совершили непоправимого поступка. Мы идем до конца в своей вере, не так ли? Ну, отвечай, я прав или не прав? В т о р о й (еле слышно). Ты прав, Сократ! Т ю р е м щ и к (врываясь). Она бушует и плачет. Она кричит. Подходит стража... С о к р а т. Иди к ней, Аполлодор, и скажи, что Сократ – как вакхант, завороженный звуками собственной флейты. Он идет за своими убеждениями, и они гудят в нем, и он не слышит ничего другого! (Хрипло.) И уведи Ксантиппу... Только, пожалуйста, пройди с нею мимо моего окна... Я хочу увидеть ее лицо.
В т о р о й ученик молча кланяется и уходит. За ним – Т ю р е м щ и к. С о к р а т, гремя оковами, становится у окна. Ждет.
(Глядя в окно.) Какое у нее лицо! Какое у нее прекрасное лицо!..
Афины. В доме А н и т а. А н и т и Г а р п и я спят на ложе. Входит р а б, будит А н и т а.
Р а б. К господину пришли... А н и т (вскакивает, надевает одежду, будит Гарпию). Уходи! Г а р п и я (сонно). Вот так всегда... Больше не приду. (Уходит за занавеси.).
Р а б вводит П е р в о г о ученика.
А н и т. Я рад тебя видеть в своем доме. Это большая честь для меня. Заслуги твоего рода перед Афинами... П е р в ы й. Я не пришел болтать с тобой о моем роде. Сейчас Аполлодор сидит в камере Сократа. Тюремщик подкуплен. Лошади ждут. Сократ отправится в Фессалию. А н и т (будто не слыша сообщения). Я очень рад с тобой беседовать. Я тоже в свое время занимался философией: нас было трое – я, Тисандр из Афидны, Андрон, сын Андротиона... Однажды мы держали совет, до каких пор можно заниматься философией стоящему человеку, который собирается достигнуть чего–то в жизни. П е р в ы й. Послушай, Анит... А н и т. Я это говорю тебе потому, что мне жаль, когда молодой человек, принадлежащий к такому прекрасному роду... П е р в ы й. Я обойдусь без сожалений кожевенника Анита... А н и т. Несколько неудачно построенная фраза. П е р в ы й. Послушай, Сократ убежит, ты понимаешь это? А н и т. Это я давно понял. А вот зачем ты, ученик Сократа, который, кстати, готовил этот побег, раб которого сейчас стоит с лошадьми и ждет вместе с Ксантиппой упомянутого Сократа, – зачем ты пришел ко мне? И что ты хочешь? Вот этого я не могу понять. П е р в ы й. Ты и не сможешь этого понять, кожевенник... Ты долго будешь медлить? А н и т. Позволь это решить мне. Ведь ты пришел ко мне, а не я к тебе... (Светски.) Значит, я хочу дать тебе один совет. Я любил твоего отца и знал тебя с колыбели. Ах, как быстро бежит время: время не проходит, это проходим мы, безумцы! П е р в ы й (выхватил нож). Слушай, Анит... А н и т (схватил его за руку). Как вы все похожи. Вы любите бездны и ощущение катастрофы. (Выворачивает ему руку и швыряет нож в угол.) Даже ты, самый спокойный, как пьяница, алчешь привкуса смерти. П е р в ы й (орет). Ты долго... А н и т (спокойно). Ты о чем?.. Ах, Сократ... Да, Сократ... Что ж, Аполлодор действительно приходил к нему. Но полчаса назад Сократ отказался бежать. П е р в ы й. Что?! А н и т. И Платон напрасно ждет Сократа в Фессалии. П е р в ы й. Откуда ты... знаешь? А н и т. Добрые люди... Они всегда подскажут вовремя. Я надеюсь, что и ты в дальнейшем не забудешь дорогу в этот дом. П е р в ы й (усмехнулся). Ты решил, что я стану твоим доносчиком, кожевенник Анит! А н и т. Я мог бы арестовать тебя за участие в побеге. Но я не спешу. Я надеюсь на тебя... И если ты впредь не оправдаешь мои надежды... (Остановился.) Удивительны пути, по которым распространятся слухи в народе о предательстве ученика Сократа. П е р в ы й. Тогда ты ляжешь у этого порога, пес! А н и т. Все же я надеюсь на тебя. (Помолчав.) Мне было приятно с тобой встретиться... П е р в ы й. Это ничто, Анит, по сравнению с тем, как было приятно мне. (Уходит.)
Возвращается Г а р п и я, подходит к задумавшемуся А н и т у, обнимает его. Тот вздрагивает от неожиданности.
Г а р п и я (сладко). Я привязалась к тебе, суровый Анит... Хитроумный Анит. Как ты ловко его... А н и т. Ты слушала нашу беседу, многознающая Гарпия? (Целует ее. Смеясь.) У тебя есть яд?
Г а р п и я глядит на него изумленно.
Чтобы выпить его, когда я вышлю тебя в холодную Скифию.
Г а р п и я в ужасе смотрит на А н и т а. Но А н и т простодушно смеется. И Г а р п и я, решив, что это была шутка, начинает хохотать. Афины. Тюрьма. Рассвет следующего дня. С о к р а т спит. Постепенно в камеру входят первые отблески поднимающегося солнца. Появляются А н и т и т ю р е м щ и к. Т ю р е мщ и к будит С о к р а т а. Гремя кандалами, С о к р а т садится на ложе и различает стоящего в дверях А н и т а.
А н и т. Привет тебе, Сократ! Прости, что я разбудил тебя. Я слышал, что прежде ты вставал вместе с солнцем. Я забыл, что в тюрьме привычки меняются. С о к р а т. Я давно жду тебя, Анит, и все удивляюсь, почему ты не приходишь. A н и т. Ну что ты, Сократ, я не покидал тебя все это время. Я был с тобой... как бы это точнее сказать... незримо. (После паузы.) Что бы ты сказал, Сократ, если бы я объявил тебе, что сейчас возвратилось посольство из Дельф и наступило твое последнее утро? С о к р а т. Я поблагодарил бы тебя, Анит, за то, что ты вовремя разбудил меня и дал мне увидеть последний восход солнца. А н и т. Но я еще не объявил тебе этого, Сократ. (Помолчав.) Мудрейший из афинян, как ты думаешь, о чем я пришел попросить тебя? С о к р а т. Если ты хочешь попросить меня не являться к тебе после смерти... А н и т. Ну что ты, Сократ, я не верю в жизнь после смерти. Как, впрочем, не верю и в богов.
Усмешка С о к р а т а.
Видишь ли, человеческая жизнь слишком мгновенна, чтобы проверить, существуют ли великие боги. А я – кожевенник и верю только тому, что можно проверить на собственной коже, точнее – шкуре... И вообще, согласись, Сократ, было бы слишком печально узнать, что вся наша короткая жизнь находится в воле (жест в небо) этих вечно бранящихся олимпийцев... Неужели ты действительно веришь в богов? С о к р а т (улыбаясь). Мне очень хочется верить в жизнь после смерти. А н и т. Тогда это забавно, Сократ: человек, который верит в богов, посажен в тюрьму другим, который в них не верит, по обвинению в неверии в богов. С о к р а т. И это бывало, Анит... Остается лишь выяснить, кто из этих двух счастливее. А н и т. Ну конечно, ты – осужденный. Ты докажешь мне это с легкостью. И даже меня, как барана, заставишь повторять вслед за тобой, что лучше сделаться пищей червей, чем стать властелином мира. У тебя уж так устроены мозги – ты докажешь все, что хочешь... А если действительно, Сократ, сейчас наступило твое последнее утро, тебе не жаль его терять на болтовню? С о к р а т. Я называю это беседами, Анит. Я потратил на это всю свою жизнь... А н и т. А если это была ошибка? Я ведь сам занимался философией, Сократ, в молодые годы. Вчера я даже начал рассказывать об этом... одному, хорошо знакомому тебе молодому человеку... который разбудил меня рано утром, так же, как я тебя... (Замолчал, ждет вопросов Сократа.)
С о к р а т молчит.
Значит, я рассказал этому молодому человеку, как трое нас – Тисандр из Афинды, Андрон, сын Андратиона, и я...
Появляется Т ю р е м щ и к, но по знаку А н и т а уходит.
Так вот, собрались мы однажды и держали совет, до каких пор можно заниматься философией стоящему человеку. И мы решили: до тех пор, пока он не станет вредить себе излишней мудростью. С о к р а т. И мы счастливо избежали этой опасности. А н и т. Именно, насмешник Сократ. Поэтому, когда я вижу старца в глубоких летах, который утонул в философии, отстранив себя от нормальной жизни, – прости за резкость, я говорю то, что думаю, – мне хочется позвать раба с кнутом и высечь этого старца... Но не будем горячиться, не так ли? Значит, о чем мы говорили? Да, о посольстве из Дельф. Но я еще не сказал тебе, что посольство возвратилось. Это пока у нас повисло в воздухе, не так ли? Да, еще чтоб не забыть... Мне очень понравились твои рассуждения об афинских законах: я имею в виду то, что ты говорил здесь наедине Аполлодору. Ты вспомнил?
С о к р а т молчит.
Это похвально, хотя сам я, который посадил тебя сюда на основании законов, которые ты так уважаешь,–не разделяю твоего мнения о них. Наши законы –дурны, ибо они установлены слабосильными. Что делать – слабосильных большинство: в природе всегда больше дурного и отходов. И вот, чтобы защитить себя от меньшинства сильных, то есть от тех, кто способен над ними возвыситься, – это слабое большинство придумало наши афинские законы. И утверждает, что встать над большинством – несправедливо и надо страшиться этого. Но, Сократ, ведь сама природа повсюду провозглашает право сильного. Закон великой природы считает справедливым, если лучший и сильный подавит худшего и слабого. "Творить насилие рукой могучей" – это сказал великий поэт Пиндар... Мы же берем с детства самых решительных и сильных людей и приучаем их заклинаниями законов, что все они должны быть равны ничтожному большинству и что только это справедливо... Но мне хочется, Сократ, чтобы у нас появился некто, достаточно одаренный природой, который освободился бы от этого дурмана и освободил других. С о к р а т. Это будешь ты, Анит? А н и т (не отвечает). И восторжествует закон естественного, то есть природа. С о к р а т. Тогда я очень мешал тебе, сильный Анит! А н и т. Ты мешал всем. Умным, потому что многое из того, что приходило в голову тебе, приходило в голову и им. Но они молчали. А если кто–то молчит, ему совсем не нравится, когда говорит другой... Ты мешал глупым – они тебя не понимали... Ты мешал тем, кто не верит, потому что требовал веры... Ты мешал тем, кто верит, потому что их раздражала твоя вера, которую надо все время проверять сомнением – истинна ли она. С о к р а т. И все–таки почти половина судей, несмотря на подкуп, запугивания, были за меня, Анит. Почему так? А может быть, вера и сомнение не страшат народ, а страшат лишь тиранов... или будущих тиранов? Мы можем и это исследовать...
Появляется Т ю р е м щ и к.
А н и т. Пора! (Встает.) Времени не осталось, Сократ. Я объявляю тебе, Сократ: священное посольство ночью прибыло из Дельф, и наступил день твоей смерти. Во дворе собрались твои ученики, твоя жена и дети. Они ждут, когда снимут с тебя оковы. (Жест в сторону Тюремщика.) Он приходил сюда для этого. (Тюремщику.) Уйди пока.
Т ю р е м щ и к выходит.
Сократ, я могу заключить сейчас под стражу Ксантиппу, Аполлодора, Симия, Кебета и других по обвинению в подкупе тюремщика и в подготовке твоего побега...
С о к р а т молчит.
И чтобы легче нам было закончить рассуждения о пользе веры, сомнения и философии вообще, я могу открыть тебе, мудрейший из афинян, откуда я знаю о твоем побеге... Нет, не от тюремщика, хотя и от него тоже... С о к р а т (не выдержал). Откуда, Анит? А н и т (не ответил, засмеялся). Но я оставлю их всех на свободе, потому что тюремщик принял деньги по моему повелению. Ты можешь бежать, Сократ. Более того, я пришел просить тебя бежать... Я надеюсь, что в Фессалии у тебя будет время поразмыслить о твоем любимом ученике... и о том, почему он рассказал мне о твоем побеге.
Пауза.
С о к р а т. Ты хочешь, чтобы я бежал. (Засмеялся.) Это очень похвально, Анит, что ты решил творить зло, не проливая крови... Но возможно ли это? Исследуем. А н и т. Отвечай быстрее, Сократ.
Входит Т ю р е м щ и к.
Ты бежишь в Фессалию? С о к р а т. Ты отлично знаешь, Анит, что я никуда не побегу. (Жест в сторону Тюремщика.) Тебе ведь доложили мою беседу с Аполлодором?
Т ю р е м щ и к утвердительно кивает.
Прощай, Анит. И не мучь меня понапрасну. Мне очень хочется жить. Я был не прав. Оказывается, даже в тюрьме можно жить. Более того, в тюрьме можно многое понять. А н и т (не удержавшись от насмешки). Мне всегда казалось, что людям твоего склада совсем не худо побывать здесь. Я даже позаботился о тебе, Сократ. С о к р а т. Спасибо, Анит. Жаль, что нe смогу ответить тебе любезностью на любезность и убежать в Фессалию... А н и т. Ты вспомнил о своих детях, Сократ? С о к р а т. Вспомнил, Анит. А н и т. А о жене, об учениках? С о к р а т. И о них вспомнил. А н и т. А если я велю кричать на всех углах о предательстве любимого ученика Сократа, это не принесет тебе пользы за гробом? С о к р а т. Ты хорошо сделаешь: о предательстве нужно кричать. А н и т (Тюремщику). Начинай!
Т ю р е м щ и к снимает оковы с С о к р а т а.
И пустишь к нему жену и друзей. (Сократу.) Oн принесет тебе чашу с ядом и объяснит, как все это половчее сделать. Слушайся его, Сократ, у него в этом большой опыт... Да, жаль! У тебя была длинная жизнь, на твоих глазах построили великие храмы Акрополя, на твоих глазах Афины расцвели и увяли. В последний раз, Сократ... С о к р а т. Есть басня Эзопа, Анит. Некий заботливый хозяин решил отмыть своего черного раба, эфиопа, чтобы тот стал белым. Ты знаешь, чем это кончилось. А н и т. Мудрый старец. (Засмеялся.) А ты действительно – мудрый. Ну конечно, я не хотел, чтобы ты бежал в Фессалию... И казни твоей не хотел... В казни есть что–то торжественное, страдальческое... А у меня была мечта: убить тебя как собаку... как трусливую собаку при попытке к бегству. И рад, что открываю Сократу эту последнюю истину. Прощай. С о к р а т. Я рад, что не ошибся: зло всегда порождает кровь.
А н и т уходит.
Т ю р е м щ и к (заканчивая снимать оковы). Сейчас придут твои друзья и жена. Но сначала давай договоримся, когда приготовить чашу.
С о к р а т садится на ложе и медленно, с наслаждением растирает затекшие руки и ноги. С о к р а т. Как только они уйдут, сразу неси мою чашу. Т ю р е м щ и к. Вот это разговор! Молодец, старичок! (Распахивает двери.)
Входят К с а н т и п п а и ученики С о к р а т а. Среди них – П е р в ы й и В т о р о й.
С о к р а т (продолжая со счастливой улыбкой растирать ноги). Какая странная вещь, друзья. То, что люди зовут приятным и сладостным, подчас поучительно уживается с тем, что принято называть мучительным, больным. Они будто срослись в одной вершине – кто получит одно, вскоре получит и другое. Еще недавно моим ногам было тяжело и больно от оков, а теперь всему моему телу сладостно и приятно. Тема для басни Эзопа. В т о р о й (стараясь говорить весело). Кстати, меня спрашивало уже несколько человек, правда ли, что ты вдруг начал сочинять стихи? П е р в ы й. Это неправда. Сократ сочинял в тюрьме не свои стихи, а перелагал древние басни Эзопа. С о к р а т (будто не слыша Первого ученика, обращаясь только ко Второму). Знаешь, Аполлодор, в течение жизни мне часто снился сон, будто чей–то голос говорил мне: "Сократ, потрудись на поприще муз". Я считал, что я так и делаю, ибо философия считается величайшим из всех искусств муз. Но в тюрьме... в тюрьме философия не всегда утешает. И вот после болезни, когда в моей душе проснулось ликование, я попытался творить на самом обычном для муз поприще – я начал слагать стихи. В т о р о й. И что же? С о к р а т. Оказалось, нельзя творить стихи при помощи разума. Оказалось, поэты летают. И только тогда приносят свои песни, собранные в садах и рощах муз. Поэт – это существо легкое, крылатое и безумное. И творить он может, только когда сделается исступленным, вдохновенным, чего не позволяет мне мой скучный разум. И потому я оставил свои жалкие потуги и сочинил всего один гимн в честь Аполлона. Ведь благодаря празднику Аполлона в Дельфах я прожил этот лишний месяц, и не поблагодарить его было бы невежливо. (Отдает гимн Второму ученику.) Ты передашь это сегодня священному Хору, когда он сойдет на землю Афин. К с а н т и п п а. Я не могу так! Я не могу! С о к р а т. Ксантиппа... Ксантиппа... К с а н т и п п а (бессвязно). Я не могу, Сократ! Я просто не могу. С о к р а т. Уведите ее!
Ученики держат К с а н т и п п у.
К с а н т и п п а. Нет! Все, все, я буду молчать! Я буду молчать! Я должна все это до конца увидеть. Ты слышишь? Я должна быть с тобой до конца, чтобы ты знал, что я тебя люблю. С о к р а т (Второму). Ксантиппа – женщина, но что с тобой, Аполлодор?
К с а н т и п п а вырывается из рук учеников, падает на пол и ползет к С о к р а т у.
(Опускается на колени.) Ну, давай поговорим, Ксантиппа. Ты ведь стала у меня совсем мудрая. К с а н т и п п а (шепотом). Совсем мудрая. С о к р а т. Ты уже научилась беседовать со мной. Нe так ли? К с а н т и п п а. Научилась. С о к р а т. Тогда слушай: ты ведь знаешь, что ни одна птица не поет, если она страдает... К с а н т и п п а. Знаю.
Они стоят на коленях друг против друга.
С о к р а т. Тогда ответь мне, почему лебеди, почувствовав свою смерть, заводят такую громкую, такую счастливую песню? Отчего они ликуют? К с а н т и п п а (ничего не соображая). Отчего они ликуют? С о к р а т. Значит, смерть – это не всегда страдание. А ведь лебеди – это вещие птицы и принадлежат все тому же Аполлону. Ты поняла? К с а н т и п п а (целуя его руки). Я поняла. С о к р а т. Теперь ответь мне, Ксантиппа, свойственно ли настоящим философам пристрастие к так называемым наслаждениям: к питью или еде? Ответь мне. К с а н т и п п а. Свойственно... Несвойственно. (Вцепилась в руку Сократа.) С о к р а т. А к остальным удовольствиям, начиная с тех, что относятся к уходу за телом – например, щегольские сандалии, красивый плащ, – ценит ли все это истинный философ или не ставит ни во что, кроме самых необходимых? К с а н т и п п а (бормочет). Несвойственно... Свойственно... С о к р а т. Молодец. Ксантиппа! Стало быть, истинный философ на протяжении всей своей жизни постепенно освобождает свою душу от прихотей тела. И когда наступает час его смерти, что с ним происходит? К с а н т и п п а. Что с ним происходит? С о к р а т. Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью. Не то философ! Ксантиппа, я никогда не заботился о теле. Я победил все его желания, – и теперь, вступая в пору, когда оно будет докучать мне своими слабостями и мешать мне мыслить, я расстаюсь с ним легко, без сожаления, как лебеди. Я убегаю из–под его стражи. Это не страдание, Ксантиппа. Я покидаю землю легко, с осознанной любовью ко всем живущим. Считай это просто выздоровлением моего дряхлого тела. И как при выздоровлении приносят богу Асклепию в благодарность в жертву петуха, – сделайте так, когда я закрою глаза.
К с а н т и п п а плачет.
Уведите ее, прошу вас!
Ученики уводят К с а н т и п п у. Она вырывается. Падает на пол. С о к р а т целует ее. Ученики тянут ее по полу, как куклу.
Останься, Аполлодор.
Все уходят, за исключением В т о р о г о и П е р в о г о учеников – П е р в ы й молча стоит в стороне и записывает все происходящее.
(Тюремщику.) Я пойду сейчас проститься с детьми. (Выразительно.) И когда вернусь... Т ю р е м щ и к (радостно). Нести? В т о р о й. Зачем ты спешишь, Сократ? Т ю р е м щ и к (торопливо). Значит, я прикажу – пусть сотрут яд и положат в чашу? С о к р а т. Да. Т ю р е м щ и к. Мы с тобой управимся до обеда. Я сразу понял, что ты самый толковый из всех, кто сюда попадается. А то начнут – плачут, кричат, ругаются... А зачем? П е р в ы й. Солнце еще не закатилось, Сократ, а все обычно принимают отраву после его захода.
С о к р а т не глядит в его сторону. В т о р о й. Он прав. Я узнавал: все обычно ужинают и пьют вволю на закате, и некоторые даже наслаждаются любовью.
С о к р а т смеется.
Т ю р е м щ и к. Я пойду? С о к р а т (Тюремщику). И я с тобой. Я хочу сам омыться, чтобы не хлопотали после. (Второму.) Нужно кончать. Если еще продлится, она не выдержит. (Уходит за Тюремщиком.) В т о р о й (Первому). Сократ странен с тобой – он не глядит в твою сторону. П е р в ы й. Сократу не надо на меня глядеть. Мы понимаем друг друга без взглядов и без слов. Я знаю все, что он думает. Сегодня на рассвете Сократа посетил Анит. Анит узнал о готовящемся побеге и объявил Сократу, что арестует ночью нас и жену Ксантиппу. В т о р о й. Я убью Анита. П е р в ы й. Ты прав, это необходимо. Я пойду с тобой. В т о р о й. Ты останешься. Ты один знаешь все, что говорил Сократ. В тебе его голос. П е р в ы й. И опять ты прав. Тогда торопись... В т о р о й. Сократ услышит обо мне, он успеет.
П е р в ы й молча протягивает В т о р о м у нож, тот берет его и отдает ему свиток с гимном С о к р а т а.
П е р в ы й. Простимся. В т о р о й. Простимся.
Обнимаются.
Я не люблю тебя. Но этот поцелуй – ему. (Целует Первого.) Когда он закроет глаза, ты передашь ему мое тепло. (Уходит.) Появляется Т ю р е м щ и к с чашей. Ставит чашу на ложе С о к р а т а.
Т ю р е м щ и к (Первому). Только поменьше разговаривайте с ним после того, как выпьет. А то беседа горячит и мешает действовать яду. И отраву приходится принимать по нескольку раз. Это и ему не сладко, и у меня – неприятности.
П е р в ы й молча, в ужасе глядит на чашу. Возвращается С о к р а т.
С о к р а т (Тюремщику). Что же... теперь? Т ю р е м щ и к. А ничего особенного. Выпей и ходи себе, пока лечь не захочется. А как ляжешь, все пойдет дальше само собой.
С о к р а т берет чашу.
П е р в ы й. Не надо... Но торопись... Т ю р е м щ и к. И нe пролей. С о к р а т (держа чашу, не оборачиваясь). А где Аполлодор? П е р в ы й. Он вышел... и скоро придет к тебе. С о к р а т. Пир! (Пьет.) Т ю р е м щ и к. До дна! Как пьяница! (Принимает чашу из рук Сократа.) Порядок! Вот это старичок! (Уходит с чашей.) П е р в ы й. Сократ...
С о к р а т не отвечает.
Мы позаботимся о Ксантиппе, о твоих детях. Я клянусь! С о к р а т (не глядя на него). Надо заботиться о себе самом. Это будет лучшей службой и мне и моим детям. (Начинает расхаживать по комнате.) П е р в ы й. Почему ты не смотришь на меня? С о к р а т. Ты знаешь. П е р в ы й. Анит! С о к р а т. Отчего же ты готовил мой побег, если ты... П е р в ы й. Я был уверен, что ты откажешься от побега. Но потом я увидел тебя после болезни: ты все время говорил о жизни. Я усомнился, что ты сможешь принять смерть. С о к р а т. Зачем тебе так хотелось, чтобы я принял эту смерть? П е р в ы й. Этого хотел ты сам – принять смерть во имя своей победы. Ты говорил об этом в доме Продика. Мне показалось сначала, что я тогда не понял тебя до конца... Но я обратился к своим тетрадям – прочел твои беседы с Федоном из Коринфа и с Харетом из Фив, где ты говорил (наизусть): "После смерти провидца народ, как нашкодивший ребенок, виня себя и каясь, выбьет на мраморе то, что вчера не хотел даже слушать..." И тогда из тетрадей я окончательно выяснил... С о к р а т (в ужасе). Из тетрадей?! П е р в ы й. Да! Потому что в моих тетрадях звучит истинный голос Сократа. Там я записал его лучшие беседы. Там Сократ – великий, могучий и цельный. С о к р а т. То есть, как – цельный? П е р в ы й. Сократ – человек. И под влиянием минуты он иногда говорит не то... как было, к примеру, недавно, после твоей болезни. В моих тетрадях все выверено. Там нет у Сократа противоречий. Там – истинный Сократ, и все вытвердят его наставления и будут следовать им и славить его. С о к р а т (в ужасе). Но ты забыл, что я сказал в доме Продика. Человек меняется с быстротекущим временем! И надо проверять. И надо сомневаться. "Единственное, что я знаю, – это то, что я ничего не знаю...". П е р в ы й. Это говорит не тот Сократ, не истинный. Это говорит Сократ, принявший яд, в страхе и в отчаянии... С о к р а т. Ты безумен! В тебе нет любви! И у тебя страшные глаза – глаза жреца, а не философа! Я боюсь, что если завтра по Афинам станет ходить новый Сократ, – ты его убьешь, но именем того, прежнего Сократа! (Кричит.) Ты сожжешь тетради! Слышишь! Поклянись мне! (Кричит.) Аполлодор!
Входит Т ю р е м щ и к.
Т ю р е м щ и к. Я сказал – нельзя горячиться. С о к р а т. Позови Аполлодора. (Ложится.) Т ю р е м щ и к (ощупывая тело Сократа). Все во дворе успокаивают твою жену. Сейчас вернутся. Больно здесь? С о к р а т. Нет. Т ю р е м щ и к. Значит, дошло до живота. Молодец! Дело идет на лад! С о к р а т. Я умираю? Т ю р е м щ и к. Ну, до этого время есть. (Ощупывая грудь.) "Умираю" – ишь какой быстрый. Пока ты будешь умирать, еще столько случится. Вот Анит – богатый, видный мужчина – живи, да и только! А сейчас рассказали, что у Акрополя подошел к нему какой–то шалопай и ни с того ни с сего пырнул его ножом. И нету Анита. Вот так! И парня нету. Закололся. Вот их – правда нету! А ты – еще есть. (Уходит.) С о к р а т. Аполлодор... (Первому.) Ты?.. П е р в ы й. Не было выхода. Анит мог все рассказать и нанести вред учению Сократа... Я не пощадил тебя ради тебя самого. А щадить этот бурдюк с вином, это ходячее сало... (Становится на колени у ложа.) У меня нет никого ближе тебя. Я выплакал свои глаза. Я буду седым к утру. С о к р а т. И Аполлодор... П е р в ы й. Это жертва. Как молодой ягненок, он взошел на алтарь истин Сократа о добре. С о к р а т. Как много крови вокруг добра... Тебе не кажется, что боги смеются?.. Исследуем же... (Умирает.) П е р в ы й. Сократ... Сократ... (Целует мертвого Сократа.) Пеплос на лицо. (Закрывает лицо Сократа. Потом опускает голову на грудь и беззвучно рыдает.) Один я...
Входит Т ю р е м щ и к.
Т ю р е м щ и к (осматривает Сократа, удовлетворенно). Все! (Распахивает дверь.)
Входит К с а н т и п п а. Неподвижно останавливается в дальнем углу. Входят ученики С о к р а т а и П р о д и к, одетый в великолепные белые одежды.
П р о д и к (тихо и величаво, Первому ученику). Я был лучшим другом его детства. Ты был лучшим другом его старости... Расскажи нам о его кончине. П е р в ы й (с трудом). Он принял смерть, как подобает великому философу, легко и радостно, как выздоровление. Его последними словами были: "Петуха – богу Асклепию". П р о д и к. Величавая смерть... Величавая жизнь. П е р в ы й (глухо). Он завещал создать великую книгу жизни из истин, открытых им для нас. Мы назовем ее "Похвала Сократу". П р о д и к (подходит к Первому, шепчет). Только надо побыстрее очистить помещение. Я видел, как Тюремщик отдал сандалии Сократа Кебету из Фив. Сейчас это просто старые сандалии, а завтра они станут реликвией и капиталом... Нам надо подумать о вдове и сиротах.
П е р в ы й подходит к Т ю р е м щ и к у и что–то говорит ему.
Т ю р е м щ и к. Выходите! Все выходите! Выходите!
Постепенно гаснет свет. У ложа остается одна К с а н т и п п а. Черный силуэт К с а н т и п п ы у ложа. Толпа учеников выходит на улицу. Один из них, огромный фиванец Кебет, прижал к груди сандалию Сократа и благоговейно ее целует. Неожиданно к нему подбегает другой ученик, вырывает сандалию и убегает. Кебет бросается за ним вдогонку. В это время, закрывая всю сцену, в белых одеждах, с венками на головах, появляется процессия. Это Х о р священного посольства, вернувшийся из Дельф. Впереди – К о р и ф е й Х о р а.
П е р в ы й ученик медленно и величаво выступает вперед из толпы. За ним – П р о д и к. П е р в ы й ученик протягивает К о р и ф е ю свиток с гимном Сократа.
К о р и ф е й и Х о р. "О непреклонная судьба И могучая участь! Мы приходим в мир, Сжавши руки в кулак, Будто хотим сказать – все мое! Мы уходим из мира с открытыми ладонями, Ничего я не взял, Ничего мне не нужно! Весь я ваш, боги!"
